Интервью с режиссером театра Православного творческого объединения «МiР» Ириной Семенчук в журнале «Моя Надежда».

Более 10 лет в Сарове существует Православное творческое объединение «МiР». Деятельность его очень разнообразна, но в основе — работа театра, которым руководит Ирина Семенчук. Выпускница Нижегородского театрального училища и Театрального училища имени Щукина, она работала актрисой, преподавала в Нижегородском театральном училище, была руководителем нескольких театральных студий, с 1993 года — режиссер в Саровском городском театре. Ее спектакли пользовались неизменным успехом как у публики, так и у профессионалов, завоевывали награды на фестивалях… Долгий и интересный путь. Но наш разговор с ней будет не об этом.

— Ирина Михайловна, почему в 2006 году вы решили уйти из государственного театра, чтобы строить другой театр — православный?

— У меня всегда была мечта о театре единомышленников. Мне и моим воцерковленным коллегам хотелось ставить спектакли о том, что думаешь, переживаешь. В государственном театре делать это было сложно. Приходилось искать скрытые тропинки, накопился опыт говорить со зрителем о Боге иносказательно. С другой стороны, мы уже несколько лет работали в воскресной школе. И на многое из того, что мы пробовали, нам говорили: ой, так нельзя, это кощунство. То есть напрямую говорить о Боге тоже оказалось сложно. Эти противоречия, давление с двух сторон и привели к тому узкому пути, который наметился ко времени создания нашего православного театра.

— Как вы для себя его определяли?

— Театр — это театр. Он не может быть православным или каким-то еще… Вернее, он может быть разным. И зависит это от того, какие люди его делают. С какими мыслями, идеями, во что верящие… Всегда театр отражал чье-то мировоззрение. Когда не было режиссеров, были авторы. Театр Шекспира, театр Мольера… Настоящий театр не может не быть мировоззренческим. Другое дело, что в большом городе можно выбрать: пойти в театр с одним направлением или с другим. В провинции же, в таком городе как Саров, театр зачастую старается угодить на все вкусы. А если нет своего пути, своей идеи, театр переходит в область обслуги. Для меня это неприемлемо. Для меня сцена — это всегда возможность открыться так, как я не могу сделать в жизни, и поговорить о том, что действительно, подлинно волнует. Когда же театр становится обслугой, актеры вынуждены нести подчас противоречащие друг другу идеи, и тогда им приходится скрывать свои истинные чувства, прикрываться маской, то есть лицедействовать. А это пагубно и для зрителя, и для актера.

Объявляя в названии, что это православный театр, мы хотим, чтобы люди сразу знали, в чем наша позиция. И чтобы те, кто не готов к нам прийти, имели возможность не обманываться. А те, кто пойдут, точно знали, что на сцене не услышат плохих слов, не встретят скабрезных сцен…

— Православные театры, хоть и немногочисленные, существуют уже более 20 лет. В чем уникальность вашего?

— Я с большим интересом смотрю, что делают другие в этом направлении, сравниваю, обдумываю. Мы идем очень узкой дорожкой, прямо по лезвию ножа. Не знаю, насколько наш опыт уникален. У нас, например, во всех работах естественным образом ушла «четвертая стена» — всегда открытое обращение в зрительный зал. Нам важно, чтобы актер говорил от себя. У нас много спектаклей, основанных на документах. Мы раньше не подозревали, что работаем в модном нынче стиле «вербатим». Когда мы их делали, моды такой еще не было. Еще, может быть, нас выделяет совместное творчество профессионалов и любителей, детей и взрослых. И то, что разговор со зрителем начинается до спектакля и продолжается после. Это может быть выставка на ту же тему, баннеры, сочинения, страничка «ВКонтакте»…

— Но ведь в чем-то «православность» театра должна выражаться? В репертуаре или в подходе к материалу…

— Мы для себя изначально определили несколько направлений. Одно из них — жития святых. Сейчас в современной драматургии, в кино тупиковый момент: мы не видим героя в нашей жизни. Поэтому возвращение к теме космоса, спорта, Великой Отечественной войны, советскому прошлому не случайно. Но ведь герой необходим. И в житиях же святых герои реально существующие. Они не просто живы — они действующие лица, говоря театральным языком, а не просто память. К ним люди обращаются и получают реальную помощь.

Другое направление, представленное в спектакле «Дети Библии. Моисей» — попытка найти форму для театрального рассказа о библейских сюжетах. Мы используем и сложившиеся веками формы. Например, рождественский вертеп. Но это не реставрация, мы говорим от сегодняшних себя. Это продолжение жизни традиции. Сюда же примыкает фольклор. Еще классическая литература. И, конечно, обращаемся к истории.

— Хорошо, это опора на прошлое. А отражение настоящего или взгляд в будущее могут присутствовать?

— Конечно. Но для меня, честно говоря, спектакль, например, о дивеевских сестрах — это не прошлое. Это мое настоящее, настолько оно близко и по географии, и по истории. А что касается сегодняшнего дня, мы записывали для радио «Радонеж» письма детей из бывшей Югославии, написанные во время конфликта. Мы переживали тогда события на Украине, близкой нам, родной. И программа, которую мы сделали, соединив Великую Отечественную с конфликтом в Югославии и событиями на Украине именно через восприятие детьми реалий войны, — тоже тема сегодняшнего дня.

— Вспоминая ваш спектакль «Сестры», — можно ли, по-вашему, сыграть святость?

— Как играть святых — большая загадка. Не каждый актер очень хорошего человека может убедительно сыграть. И никто не может сыграть святого. Наличие Духа Святого как сыграть, если Его нет? Значит, должны быть какие-то другие ходы и приемы, напрямую нельзя. Митрополит Георгий приводил как-то пример. Он видел спектакль, где святой находился за кулисами. Люди приходили к нему, а выходили уже преображенными. И это было убедительно.

Важен путь к святости. То есть поступки, которые совершает персонаж. Как они меняют его, как ведут его к Богу, как проявляют личность, насколько он меняется, что его меняет… Когда мы ставили спектакль по письмам царской семьи из заточения, попытались взять екатеринбургский период, но скоро стало ясно, что нам это сыграть невозможно. И мы отступили назад — остановились на тобольской части заключения, когда шла подготовка к принятию мученического венца, становление семьи как монашеской общины.

Что касается работы с отрицательными персонажами, очень помогает отстраненность актера от образа: чтобы на сцене всегда рядом с образом присутствовала личность актера. Когда я наблюдаю за своим образом как бы со стороны. Вот в рассказах Чехова у нас практически нет положительных персонажей. И я слежу, чтобы актеры не слишком увлекались вхождением в образ, игрой.

— Обязательно ли постоянно вести прямой разговор о Боге, о Церкви? Присутствие Божие может как-то иначе проявляться?

— Человек должен всегда предстоять перед лицом Божиим. А насколько впрямую говорить, зависит от материала. С присутствием святыни на сцене: крест, икона, молитва — надо быть всегда осторожным. Я часто вижу, с какой легкостью мы, люди православные, являем на сцене ангелов. Надели крылышки, побежали под музыку. И зачастую ангелы у нас просто на подтанцовках. Такая небрежность в обращении с духовным миром — опасная вещь. Если уж ангел появляется на сцене — это огромное событие, как и в жизни.

А если говорить о молитве… Впрямую на сцене ей, наверное, нет места, что-нибудь будет ненастоящим: либо молитва, либо искусство. В спектакле «Сестры» есть момент, когда арестовывают сестру. В этот момент, говорят, все молились. Актрисы разворачиваются спиной к зрителю, и я говорю им: «Девочки, в этот момент молитесь, но только каждый о своем. Не будто сестры молятся, а каждая молитесь, о чем сейчас хочется помолиться». Они отворачиваются и молятся молча, каждая о своем. В это время прибавляется свет на сцене и сообщается, что ситуация разрешилась. И зритель чувствует реальное присутствие молитвы. В том же спектакле у нас вместо молитв звучат народные духовные песнопения. Это не молитва, скорее, образ ее. В любом случае, нужно найти образное решение.

— Для кого существует ваш театр? Казалось бы, если человек хочет прийти к Богу, то надо идти в храм. Зачем идти в театр?

— Театр — это переживание возвышенного. Это важно и для верующих людей. Все-таки мы часто не можем подняться над суетой. А театр — такое место, где я могу отрешиться от всего, заглянуть внутрь себя, увидеть себя со стороны, свои поступки, свою жизнь, сравнить. И может быть, это подвигнет меня к добрым поступкам или к покаянию. Но, конечно, в первую очередь наш театр адресован невоцерковленным людям, сомневающимся. Он может стать ступенькой. Мы претендуем только на роль паперти, на которую человек ступит и может двинуться дальше. Дай Бог, чтобы двинулся дальше, а не сошел с этого пути. Тут кроется самая главная опасность — не навредить. Каждый человек, который когда-либо ушел с нашего спектакля, — повод для размышления. Мера ответственности, которую мы несем, очень велика.