Летом все мысли – про огороды, поездки и отпуска. Однако напоминаем нашим читателям, что продолжается сбор продуктов для Луганска. Как там живут люди? И что для них значит помощь из России? Об этом мы поговорили с протоиереем Евгением Гнатенко, который приехал в Саров из Луганска.

Жизнь под обстрелом

– Судя по новостям, сложилось впечатление, что украинские военные специально стреляли по храмам. Так ли это?

– Я бы не сказал. Стреляют куда попало. Поэтому вероятность того, что снаряд прилетит в твой дом или в храм, абсолютно одинакова. Например, в конце августа две мины упали на трамвайные пути менее чем в десяти метрах от окон нашего дома. Кто был в доме – уцелел, но на дорожке перед домом погибли двое, муж и жена. Также был случай, что на престольный праздник в храм Сергия Радонежского во время службы попал снаряд. К счастью, люди не пострадали.

Иногда приходили мысли, что надо бы вспомнить времена первых христиан, которые собирались в катакомбах, прячась от гонений. Тем более не стыдно прятаться от бессмысленных обстрелов. Но у нас это не принято, мне кажется, мы просто не ожидали и были не готовы адекватно отреагировать на ситуацию. Только в тех храмах, где есть нижний придел, туда переносили богослужения, а иногда там даже спали люди. Конечно, было страшно, но батюшки служили, и постоянные прихожане, которые не уехали, приходили в храмы.

Осенью после первого перемирия мы с друзьями прикинули, что, в какой бы точке Луганска ты ни находился, обязательно будет как минимум одно попадание в радиусе ста метров. Весь город усеян воронками от снарядов и ракет, хотя Луганск интенсивно обстреливали всего полтора месяца, и сейчас там затишье. Но кроме Донецка и Луганска есть более десятка населенных пунктов на линии фронта, которые уже год постоянно под обстрелом, практически стертых с лица земли. Например, Горловку или Первомайск даже страшно себе представить. Это настоящая катастрофа.

Все нуждаются во всем

– Если наступило относительное затишье, значит, самое страшное уже позади?

– Даже если продолжится «перемирие», не нужно забывать об экономическом бедствии. Вдумайтесь – несколько миллионов людей уже год не имеют источников доходов. Кончаются все запасы и сбережения, ветшает одежда и обувь. Серьезным подспорьем было натуральное хозяйство. Но прошлогоднюю домашнюю консервацию уже съели, а в этом году урожая не будет. Многие загородные дачи расположены под Счастьем, где находится захваченная украинскими военными электростанция, – это уже «зона рискованного земледелия». Сейчас по дачам стреляют бойцы АТО, а если пойдут в наступление ополченцы, то будут стрелять они. На войне, в первую очередь, решают военные задачи, а уже потом заботятся о мирном населении.

– В новостных сюжетах показывают отрывочные сведения, из которых трудно составить общую картину экономической ситуации.

– Общая картина – простая: люди год живут без зарплаты и без перспектив, что это скоро наладится. Производства практически нет. Министерство финансов ЛНР даже говорит, что бюджета у республики тоже нет, когда они получают деньги, тут же их распределяют.

Предлагаю провести мысленный эксперимент. Представьте, что вы живете в мирном Сарове. На вас не падают снаряды, не отключают воду, электричество и мобильную связь. Но вы год сидите без зарплаты. И в вашей семье никто ее не получает: ни муж, ни жена, ни родственники. Бывают только эпизодические выплаты, например, кому-то разово дадут пенсию. Пенсия у нас порядка двух тыс. рублей, за последний год ее выплачивали три раза. Преподаватель вуза суммарно получил за год максимум 5-6 тыс. рублей.

Правда, сложилась система, что за коммуналку мы не платим, и на это смотрят сквозь пальцы. Но на что покупать еду, лекарства? Все дорого, привозится из России по российским ценам, потому что со стороны Украины – блокада. Я едва набрал денег весной, чтобы купить лекарства от банального бронхита. А если что-то серьезнее? Поэтому большое дело делают те люди, которые привозят лекарства и продукты.

Сейчас у нас все нуждаются во всем, нет людей, которые не нуждаются. Работающий человек почти не отличается от неработающего. Все находятся в равно плохих условиях. Это касается и таких востребованных специальностей, как врачи, сотрудники ЖКХ или пожарные, которые рисковали жизнью, выезжая тушить пожары во время обстрелов. Украинская армия практиковала повторные обстрелы – через полчаса в то же самое место, когда ясно, что люди выползли из-под обломков, приехали пожарные, собрались зеваки. Во время таких обстрелов гибло много людей, и пожарные оставались без рук, без ног.

Почему не едут в Россию?

– В основном кто из мирных жителей остался?

– Это старики, их дети и родственники, которые ухаживают за ними. Малоподвижные или парализованные люди не могут спуститься в бомбоубежище. Воды нет, а их надо обмывать. Одни мои друзья подсчитали, что для ухода за мамой им нужно 150 л воды ежедневно. А это 30 пятилитровых баклажек каждый день. Найти, выстоять в очереди, когда неподалеку рвутся снаряды, донести – иногда и на 10 этаж… Сейчас в Луганске снова начались трудности с водой, т. к. с украинской стороны перекрывают водозабор. Многие больные и престарелые люди не имеют нормального ухода и лекарств, им бы прокормиться. Пенсионеры – люди неприхотливые, но хоть что-то им кушать надо.

Когда прибыл первый путинский гуманитарный конвой с макаронами, тушенкой, сахаром, гречкой, это было очень своевременно. Август 2014-го года, когда 15 дней Луганск был в полном окружении, мы продержались на овощах и фруктах, которые с риском для жизни продавали на импровизированных рынках. А больше ничего не было. Когда же стали давать по килограмму круп, по три банки тушенки, то хоть как-то стало можно жить. Сбор продуктовой помощи по-прежнему актуален, и будет актуальным еще как минимум год, пока раскрутится экономика.

Есть принцип: «Своих не бросают». Поэтому нужно определиться – несколько миллионов жителей Новороссии для вас свои или не свои? Если свои, то им нужна не разовая, а постоянная помощь.

– Некоторые говорят: «Зачем они там сидят? Пусть едут в Россию, где им предоставят статус беженцев».

– Конечно, спасибо, что в России – единственной стране – дают такой статус, но самые социально не защищенные люди не могут и этим воспользоваться. Одна моя соседка с кучей иждивенцев уехала в Россию – было очень страшно, а потом вернулась обратно. БОльшая часть ее зарплаты (воспитателя детского сада) уходила на съем жилья, прокормить семью было нереально. А в Луганске – хоть своя крыша над головой.

Без помощи не прожить

– Помогают ли людям при храмах?

– Старейший в Луганске Николо-Преображенский храм, где я служил, оказался на линии водопровода, которая питается самотеком. Поэтому при отключении электричества там не пропадала вода. В прошлом году на приходе открыли благотворительную столовую, с 12 до 14 – кормежка. Это было очень важно для людей, у которых ничего нет. Возле другого храма была своя артезианская скважина, стали постоянно качать и раздавать воду. При многих храмах стараются как-то помочь людям, там же раздают гуманитарную помощь.

– Откуда идет гуманитарная помощь?

– Только из России, украинская сторона не помогает жителям Донбасса. Значит, это остается делать русским людям. И это логично. Потому что Луганск и Донецк восстали прежде всего как русские люди – против насильственной украинизации. Помогать им – общее дело, а не только православных. Верующие могут выступать организаторами, но теребить они должны всех, напоминая, что это – не разовая акция.

– Проживут ли луганчане без помощи?

– Конечно, нет. В идеале, пусть каждый выделит из своей зарплаты какую-то посильную сумму (хотя бы сто рублей), найдет фонд, которому доверяет, и передает через него эти деньги. Нельзя оставаться равнодушными.

Также мне представляется логичным, чтобы каждый православный приход России брал шефство над каким-нибудь приходом Донецкой или Луганской области. Что-то собрали и перечислили, привезли, взяли кого-то на лечение. У нас за все время по православной линии только один раз привезли гуманитарную помощь из России. Конечно, Церковь не готова в полном объеме брать на себя социальные функции. Но я верю в то, что земля Русская не оскудела хорошими людьми.

Есть поразительные истории, когда семьи беженцев с детьми встречали совсем чужие люди в России, снимали им жилье, находили работу и поддерживали, пока те не вставали на ноги. Один мой друг уехал из обстреливаемого Луганска последним поездом, который шел через Украину. Младшему из его детей было 10 дней от роду. В результате они оказались в Армавире. Теща друга когда-то там принимала участие в научной конференции, причем не лично, а высылала статью. Завязался контакт с коллегой, историком из Армавира, а когда тот узнал, что у нее родился внук, предложил молодым приехать к нему, чем они и воспользовались. И он их фактически содержал первые полгода. Представьте себе степень шапошности этого знакомства!

От равнодушия до подвига

– Как, по-вашему, обычные люди в России относятся к происходящему?

– По-разному. Некоторые говорят: «Украина – это другая страна, и то, что там происходит, нас не касается». «Погодите, – отвечаю я им, – неужели вы согласились в душе с распадом Советского Союза? C тем, что Украина – колыбель православия на Руси – отрезанный ломоть?» Многие жители Восточной Украины, Луганска и Крыма все эти годы жили с мыслью, что нынешняя раздробленность будет преодолена точно так же, как и средневековая раздробленность русских удельных княжеств.

Мы в Луганске никогда не рассматривали Россию, как чужую страну. Согласно соцопросам, у нас всегда рейтинг российского президента был выше, чем украинского. Мы радовались даже самым маленьким намекам на интеграцию, с надеждой смотрели на развитие Таможенного союза. Если же россияне воспринимают Украину как другую страну, значит, конец всем надеждам? Украина как самостоятельное государство существует всего 24 года, в исторических масштабах – это ничто. Как-то очень легко люди отказываются от нашей общей тысячелетней истории. Возможно, они не хотят принимать события на Украине близко к сердцу, потому что иначе надо что-то делать.

В то же время, я общался с добровольцами, которые приехали из России в Луганск. Это и молодежь, и люди зрелого возраста. К нашей одинокой соседке приехал пятидесятилетний сын из Сергиева Посада. Тогда в августе нарушилась телефонная связь, и он тревожился за мать. Попал он как раз на те дни, когда была полная блокада Луганска, он неделю добирался 50 км от границы. Немного пожил с мамой, вставил выбитые стекла, а потом записался в ополчение, т. к. у него была военная специальность.

Ополченцы вызывают бесконечное уважение, они совершают настоящий подвиг. Человек едет добровольцем, на свой страх и риск. Если его ранили, то у него нет тех гарантий, которые есть у военнослужащих. Он сам себя обеспечивает и экипирует, а в полевых условиях формы хватает на месяц-два. Это очень тяжело, это подвиг в подвиге.

Говорят, почему у вас воюют люди с российскими паспортами? Надо понимать, что у многих близкие родственники живут в Ростовской области, люди привыкли ездить друг к другу, по сути это – одна семья. Ростовская область и Юго-Восток Луганской области входили в территорию Войска Донского, исторически это – одна общность людей. Им не объяснишь, что теперь это другое государство. И если на Луганщине бомбят их родителей или братьев-сестер, ростовчане берут оружие и едут их защищать.

Во время первого перемирия россияне имели возможность поступать на заочные отделения вузов Луганска, и теперь там учится около двухсот ополченцев. Я общался со студентами-заочниками из Омска. Эти ребята восприняли войну как свою собственную. Но достаточное число россиян относятся к этому пассивно и отстраненно – как к чужой беде… А чужая боль не болит.

Помогая жителям Новороссии, мы сдаем два экзамена. Первый экзамен – на человечность: способны ли мы откликнуться на боль страдающих людей, следуя примеру милосердного самарянина из Евангельской притчи, который показал, как нужно исполнять заповедь любви к ближнему. А второй экзамен – проверка гражданской позиции: можем ли что-то оторвать от себя, любимых. Способны ли мы на мобилизацию сил, как наши деды-победители, которые жили по принципу: «Все для фронта, все для Победы».