Что ни говори, притягивает человека пример. Привлекает и учит. Изучаем русский язык – после каждого правила пример, чтобы понятно было. Привел пример – значит, усвоил. В учебнике по математике – тоже примеры. А в жизни? Что конкретно мы «примеряем» к себе? Для верующего человека ориентир высок: образ святого.

Священномученик Яков Гусев родился в Дивееве в семье протоиерея 19 октября 1887 года, с 1914 года служил в сане иерея в селе Елизарьеве. 20 ноября 1937 года был арестован прямо в храме и 26 декабря расстрелян в г. Горьком – в том же возрасте, как и Царь-мученик Николай II, в 50 лет...

«Встану рано поутру, Богу помолюся…» – один из первых стишков, который учили в елизарьевской церковно-приходской школе. На завалинке две бабушки, Мария и Аграфена, вспомнили свое детство – и глаза помолодели. Они счастливые – с детства воспитаны в христианстве. Вложено в их души зернышко из евангельской притчи о Сеятеле. Как проросло оно, какие плоды дало (с чем судить будут?) – вот что теперь для них главное. Рядом у их ног в песочке играют правнучки. – «С них-то не спросится, их этому не учили. А вот нам – ответ держать!»

Память о детстве у бабушек не зарастает сорняками. Все главное для них начиналось в то далекое время, когда рожь росла в человеческий рост, трактора еще не бороздили поля и сельские улицы, и зеленая травка росла сплошным ковром. Малина пошла – у всех пироги с малиной. На масленицу – стопка блинов печеных (не жареных, а печеных в печке, вкус у них другой). Зимой посреди села заливалась снежная горка. Салазки неслись по ней с несказанной скоростью, а щеки, как яблоки, горели румянцем. Детство! Все дышит и радует. А Пасха! А Рождество! Покрепче здоровьем были. Тогда говорили детям: «Ешь больше ржаной хлеб – он силу дает. Видишь: чем колосок проса отличается? Просо колоском вниз – Богу кланяется! Пшенную кашу надо есть». Жили на виду, в селе за чужую спину не спрячешься. С соседями умели дружить. Поминки всей улицей готовили, похороны – всем селом. Нищий с пустыми руками не выходил за околицу. Что тут необычного?

Евангельские притчи проникли в жизнь старожилок с детства. Они и внукам своим говорят так, как им сказывалось: «В своем-то глазу бревна не видишь!» А учил их отец Яков. В церкви и в школе – он преподавал Закон Божий. Учение шло рука об руку с воспитанием, воспитание – с образом жизни. Вот и вышли ученицы отца Якова с приобретением большим. Кто сказал, что познание Бога стяжают чтением умных книг и академическим образованием? Навык молитвы, искренней, сокрушенной – надежный путь к Богу. Нет у Него забытых, нет отверженных. Настоящая молитва (из сердца вопль!) делает человека из слабого – сильным, из больного – здоровым, обновляет и воскрешает. Бабушки это знают с детства и навсегда. Молитва – их прикровенный подвиг, тайна. Поговорите по душам с местными деревенскими старушками!

Как жил отец Яков? Просто. В труде и заботах. Но никогда попечения земные не заграждали другого, главного. Служил он ревностно. На литургии у батюшки наготове была проповедь – понятная и доступная. Говорил спокойно, без изысков. Вот проповеди, которые запомнились местным жителям. Одна – о том, как человек роптал, что его крест самый трудный. Услышал его ангел и сопроводил в неземное место, где было много разных крестов – больших и маленьких. Предложил: выбирай любой. Долго примирялся человек. Один крест – порежешься: острый, колкий – нет, не донесешь такой; другой так давил на плечи, что нести нельзя, сдвинуться с места трудно; третий совсем тяжел, в руки не взять, невмоготу. Перебрал все и, наконец, нашел последний – самый легкий, такой нести сподручней. И услышал в ответ: «Так это же – твой крест, который был дан тебе Господом!»

Другая проповедь – о крестьянине, который прогнал из дому свою согрешившую дочь. Его сосед, считавший себя праведником, привычно осудил и родителя, и его дочку, подобно евангельскому фарисею: «Боже! благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди…» И восхищены были оба соседа небесными силами, и увидели с высоты колокольни: вот большой камень лежит, один-единственный – это грех человека, выгнавшего из дому дочь. Тяжело, но можно его откатить на прежнее место. (Покайся, прости, вороти дочь – искупишь грех!) А вот – много мелких камушков рассыпано. Их тоже надо вернуть на место. Но это сделать почти невозможно: камешков целый мешок, а с какого места был взят каждый – не найдешь. Это – грешки «праведного» соседа…

Одна бабушка слышала проповедь отца Якова в отрочестве, пересказала ее внуку, грея простуженного на печке, другая – внучке за столом с горячими пышками под мерный стук ходиков, в доме, где не снимали икон – под взглядом Спасителя и Матери Божией. Вот и вышли проповеди батюшки длиной в столетье. То, что случается в детстве, ложится в основу всей последующей жизни. Остались еще старожилы, которые помнят священника: «Отец Яков был настоящий батюшка. Такого больше нет! Всех утешит, успокоит, кого надо – по головке погладит. Со всеми спокойно поговорит, каждому слово найдет».

Для детворы отец Яков был «свой» – его любили, не боялись. Живой и добрый. Накрывал епитрахилью их растрепанные головки – любовью, молитвой своей покрывал. Чтобы не растрепали себя на земных дорогах. Живое общение со священником ничем не заменить! Для детишек он был не совсем земным человеком, а их не обманешь. Он был там, в недоступном мире, в тайне приближения к Богу. Одна пятилетняя девчушка увидела отца Якова, идущего с сенокоса, в обычном для крестьянина виде и была потрясена: батюшка – и вдруг одетый как все (а он же не «как все»!). Она стремглав бросилась домой и долго не могла перевести дух. Родители уж было решили, что случилось что-то непоправимое, когда она, наконец, выпалила: «Отец Яков… в штанах!»

Залезть в чужой сад за яблоками – для подростков искушение обычное, возрастное. Поперек всем взрослым озорство. Вот смелость-то – никого не боюсь! А в поповский сад – слабо? И полезли. Ночь на дворе. Звезды. Вышел батюшка, услышав воришек. Ну что с ними сделаешь? С другой стороны – нельзя же это оставить так. Нормальная воспитательная мера – снять с озорующего картуз (мальчишки ходили тогда в головных уборах), а утром предъявить вещественное доказательство родителям – так принято было, когда заставали воришку на месте преступления. Но священник поступил иначе. И услыхали ребятишки, что выпроваживает он… как бы поросят из своего сада: «Са! Са! Са!» Так свиней прогоняли в Елизарьеве. Удрали. Потом и наказания-то не было. А запомнилось хорошо! Все лучшее закладывается в детстве.

Чем батюшка был особенный? – Было в нем настоящее: правота, покой внутренний, какой обретают сильные. Бодрый. Держался легко, доступно. Духовный был человек. Людей уважал, а люди – его. Откликался на все просьбы. Гонения пошли – не прятался. Многих уже тогда засасывала трясина безбожного времени. Хотели сделать из него чужеродного, дармоеда, да не вышло. Жизнь его была без прикрас, открыта, и дом не стоял особняком. Семья радушная. И матушка достойная, и дети воспитаны – вместе учились, на виду все. Сколько надо было преодолеть, осилить, победить страх за себя и свою семью! А ведь за ним ходили по пятам, сколько подножек подставляли – он был мученик уже при жизни! А в селе до конца и Пасху праздновали, и крестным ходом шли. Жизненный путь достойно завершил как человек и как пастырь – ведь за его спиной были люди. Доказать веру нельзя, показать – можно. Он и явил свою веру. На самом краю, ценой своей земной жизни, жертвой своей, кровью засвидетельствовал: вот Бог, вот Истина! А мог бы и отступиться. Страдание обнажает человека. Кто-то снял сан и остался жить. А его – расстреляли…

По-прежнему в Елизарьеве растут яблони. И те сорта, что были при отце Якове, столетье назад, еще не перевелись. И храм – как живое творение – терпеливо ждет всех на службу. И так же, как раньше, кружатся над ним птицы. Но боль воспоминаний о расстрелянном священнике, который двадцать три года подряд открывал здесь Царские врата, не горька. Его земная смерть – не потеря, ведь отец Яков ушел в Горний Сад.