10 марта на курсах повышения квалификации для педагогов при СарФТИ завкафедрой теологии О.В.Савченко прочла лекцию, посвященную книге Ксении Касьяновой  «Особенности русского национального характера», М. 1993.

Мы привыкли к устойчивым выражениям про «загадочный русский характер» и что «умом Россию не понять, аршином общим не измерить». Но они не содержат позитивной информации. Для нас загадочно то, чего мы не понимаем. Ксения Касьянова (известный социолог Валентина Федоровна Чеснокова) в своем труде описывает русский характер в количественных характеристиках, опираясь на данные социологических опросов. Несмотря на фундаментальность работы, она читается, как увлекательный роман. Слушатели лекции с большим интересом отнеслись к данной теме. Действительно, почему мы поступаем так, а не иначе? Какая у нас иерархия ценностей, пусть даже неосознанная? Судя по реакции, репликам из зала, у людей происходило узнавание себя, своих ближних, и, в итоге, своей культуры. Книгу Касьяновой можно найти на

 http://krotov.info/libr_min/k/kasyanov/kas_00.html.

 Чтобы заинтересовать вас, позволим себе небольшую выдержку из данной книги.

В главе о роли обрядов в нашей культуре, Ксения Касьянова пишет, что обряды помогают человеку остановить время для того, чтобы осмыслить свою жизнь. Праздник, в своем максимальном значении, это – встреча с высшим смыслом, с вечностью. Эта встреча вызывает в человеке катарсис, т.е. очищение.  Далее, по тексту:

«В этом, мне кажется, основная трагедия нашего этнического пьянства. Человек пьет, потому что чувствует неудовлетворенность от серой, бессмысленной текучки, от этой суеты, которая не может быть настоящей жизнью, он как бы отбрасывает ее от себя, хочет выйти вовне, стать над нею — и для этого напивается, раскрепощается, дает волю эмоциям. Эмоции бушуют, но они бушуют в пустоте. Опьяненное сознание заполнено призраками, искаженными образами, иллюзиями, иногда — мрачными и тяжелыми, иногда — безудержно оптимистическими и восторженными, но всегда — ложными. И по поводу этих иллюзий он переживает фальшивые катарсисы. Проспавшись и вернувшись к своим будням, он ощущает (не понимает, а именно «нутром ощущает», переживает) возросшую неудовлетворенность и продолжающуюся пустоту. И он... опять прибегает к вину, считая, что в предыдущий раз просто не хватило времени, не те были обстоятельства и т. д.

И чем больше марксистская идеология, имеющая в своей основе протестантскую иерархию ценностей, пытается направить его внимание на труд как главную жизненную потребность, как предназначение человека в мире, «соблазняя» возможностью «творчества», «созидания», «развития своих талантов», тем сильнее наша собственная, древняя система ценностей напоминает нам, что труд сам по себе — лишь «одна осьмая искомого». А где остальные семь осьмых? И тем более болезненно и страстно стремится человек остановить время, чтобы понять, как ему устроить свою душу на эти остальные семь осьмых.

Хорошо интеллигенту, научному работнику, инженеру, учителю — они силой профессии своей всегда «при смысле», а кроме того, имеют больший круг выбора: они могут переходить с одной работы на другую, существенно меняя при этом и сам характер труда, в соответствии со своим представлением о смысле. А что делать токарю, который всю жизнь точит небольшое количество видов деталей для каких-то неизвестных ему механизмов, которые собирают (часто даже на других заводах) неизвестные ему слесари, которым также, в свою очередь, неизвестно, в каком месте указанные механизмы будут работать, кто будет их использовать и для каких конкретно целей. И этим, бессмысленным для устроения его души трудом он должен заниматься всю жизнь с некоторым числом выходных, но практически без остановок во времени. Неудивительно, что он не просто отчужден от своего труда, он от него отвращается. И это лежит в основании феномена, называемого «бытовым пьянством».

Бытовое пьянство — это стереотип поведения, в который оформилась хроническая неудовлетворенность человека, занятого бессмысленным для него трудом, и столь же хроническая страстная жажда праздника.

Схема этого стереотипа очень проста: вырваться с работы — встретиться с компанией — купить бутылку — распить бутылку — найти еще денег — купить бутылку — распить бутылку — найти еще денег... и так до момента полного отключения. Утром человек появляется на работе несколько одуревший, но по мере того, как голова его проясняется, оживает неудовлетворенность, тоска и, как говориться в поговорке, лыко-мочало, начинай сначала.

И поскольку, как мы утверждали выше, соотечественник наш по природе своей ритуалист, он всю эту сферу бессмысленных поисков смысла и возни вокруг бутылки оформил как ряд совершенно автоматических реакций, привычек-ритуалов. К сожалению, по-видимому, это уже не просто индивидуально устанавливаемые ритуалы, а начало укоренения «социального архетипа». Ситуация затянулась, надежды на изменение практически нет никакой — труд все больше индустриализуется, отчуждается от человека, обряды гибнут и распадаются, праздник становится все менее достижимым, время — все более неподвластным человеку. И тогда человек, ожесточившись, начинает разрушать весь этот порядок изнутри: он втаскивает свой убийственный стереотип в сферу труда и начинает пить на работе. Он достиг, наконец, определенного, хотя и очень плохого, состояния эмоционального баланса: его эмоции постоянно несколько «распущены», он взрывается часто, но по мелким поводам и вспышки эти кратковременны и неопасны. Сознание его постоянно замутнено и вполне мирится с ложными и иллюзорными смыслами. Он что-то утверждает, против чего-то борется в своем пьяном понимании. А фактически он живет вне реальной ситуации. Он таки вышел из-под принудительного гнета ценностно неприемлемой для него ситуации. Убийственным способом? — Да. А что, есть другие? Пусть ему покажут...

Все ощущают постепенно нарастающий развал производства: теперь уже не только некомпетентность сферы управления этому способствует, но и утверждающийся во все более широких размерах архетип бытового пьянства. Начинаются разговоры о том, что необходимо наладить организацию труда и поднять трудовую дисциплину. И все эти попытки претворяются в какую-то жалкую бюрократическую суету с проведением проверок, контролей и ловлей опоздавших. И этими убогими средствами надеются поправить то, что вызвано ни более, ни менее, как дезорганизацией духовной и эмоциональной сферы. Это все равно, что от смерти лечить припарками.

Что можно сделать с создавшимся положением вещей — вопрос трудный, непонятный и даже нет никакого представления, с какой стороны к нему подступиться. Социальные процессы медлительны, страшно инерционны. Чтобы все развалить и дезорганизовать, потребовалось столько лет! А сколько потребуется для того, чтобы наладить, даже подумать страшно. Если, конечно, мы спохватимся и начнем действовать до того момента, как станет совсем поздно.

Во-первых, очевидно, что, человеку нужно гораздо больше свободного времени, чем он его имеет теперь. Но если просто дать ему больше выходных, не расчленив и не организовав как-то это дополнительное свободное время,— оно все заполнится пьянством. Раз архетип начал действовать, он будет стремиться к распространению на все новые и новые сферы.

Бороться с архетипом формальными, государственными и юридическими способами бессмысленно, столь же бессмысленно здесь и говорение «жалких слов»: увещевание, убеждение, взывание к совести. Воздействовать на архетип можно только посредством другого архетипа, более сильного и ценностно значимого.

Но здесь пока никто ничего конкретного сказать, по-видимому, не может: мы не знаем своей культуры — ни ее архетипов, ни ее ценностных иерархий. Мы как-то поступаем, но почему мы так поступаем, неясно нам самим.

Во-вторых, можно предположить, что, независимо от того, какой путь преодоления этой дезорганизации будет найден, он не может быть путем строительства все новых «дворцов спорта» и «дворцов культуры» и приглашения в них всех желающих. Нужно преодолеть, наконец, отношение к народу как к массе, состоящей из отдельных самодовлеющих индивидов-монад: каждый имеет собственные представления, каждый сам себе ставит цели и подбирает средства для их осуществления. А наше дело обеспечить время и место и еще «материальную базу». Тем, кто хочет заниматься самообразованием,— «университеты культуры», тем, кто озабочен здоровьем,— стадионы и бассейны, тем, кто настроен развлекаться,— танцплощадки и концертные залы, а у кого стремление к творчеству — приходите в самодеятельные коллективы, там вас научат технике, дадут в руки инструменты, кисти и все, что потребуется.

Ничего нет более примитивного и внешнего, чем такой подход. Предполагается, что у человека есть устойчивые потребности, они, в свою очередь, дают устойчивую систему целей, и дело только в том, чтобы разделить эти цели на хорошие и плохие, и плохим не давать хода, а хорошим помогать реализовываться.

Клод Леви-Стросс сказал как-то про Декарта: «Декарт стремился перейти прямо от внутреннего мира человека к миру внешнему и при этом не заметил, что между этими крайними точками располагаются миры людей, общества и цивилизации». Человек не может, не умеет ставить целей вне культуры, общества прямо от потребностей. И поскольку мы признали, что дезорганизация нашего общества затрагивает духовную сферу человека, придется признать, что она не может не коснуться и самого процесса целеполагания, связанного с этими самыми смыслами, которых мы столь бессмысленно ищем…»