Православный Саров

Подписаться на RSS-поток

«Многим путь был еси ко спасению…»

21 января 2017 года

Эти слова из акафиста преподобному Серафиму вполне мог бы сказать о себе его современник – выдающийся педагог, организатор просвещения и писатель Януарий Михайлович Неверов, который писал, что своим религиозно-нравственным развитием он обязан знакомству с батюшкой Серафимом.

О Януарии Неверове я впервые услышала от жителя с. Верякуши Дивеевского района Валентина Алексина, который хорошо изучил биографию знаменитого земляка и мечтает вернуть его имя односельчанам. Первая школа в этом селе была открыта именно на средства Неверова и раньше носила его имя.

Справка. Януарий Неверов (1810 – 1893 гг.) родился в Ардатове, который тогда был городом, а ныне – рабочий поселок. Детство провел в с. Дивеево, где его мать имела усадьбу, и в с. Верякуши, где помещиком был его дед, Петр Кошкаров.

Януарий Неверов в юности входил в литературно-философский кружок Н. Станкевича, был другом Т. Грановского, Н. Станкевича, И. Тургенева. Он много потрудился на ниве народного образования, ему принадлежат слова: «Кто любит Россию, тот должен, прежде всего, желать распространения в ней образования». Неверов оставил обширные «Записки». Изначально они не предназначались для печати, были опубликованы лишь отрывки из них. Данный фрагмент с воспоминаниями о батюшке Серафиме был напечатан в журнале «Русская старина» т. 28 за 1880 год, стр. 233-258. Неверов в своих воспоминаниях ошибочно называет прп. Серафима схимником, но не забудем, что Преподобный тогда еще не был прославлен, и его житие еще не было так изучено…

— В двадцатых годах текущего столетия — именно в эпоху моего детства и отрочества — еще жив был схимник Серафим, изображение коего и теперь можно видеть в Москве и повсюду в нашей лубочной литографии. Серафим не жил в самом монастыре, а в лесу, — и там не только я, но едва ли кто из фешенебельных посетителей Сарова мог его видеть, и хотя в монастыре у него была своя келия, — но он приходил в нее только раз в неделю для приобщения св. Таин.

В церкви я его никогда не видал, — а приобщался он всегда у себя в келии, после ранней обедни, обыкновенно совершавшейся в больничной церкви монастыря. По окончании литургии, совершавший ее иеромонах торжественно, с чашею в руках, в сопровождении всего клира и всех молившихся в церкви, отправлялся в келию Серафима, который встречал св. Дары стоя на коленях на пороге своей келии, — и по приобщении и уходе иеромонаха с св. Дарами раздавал благословения посетителям, из которых многие приносили ему в дар большие просфоры, церковное вино, свечи, масло и подобные предметы, что Серафим принимал с благодарностью — и просфоры тут же крошил в огромную деревянную чашку и, полив принесенным ему посетителями красным вином, угощал сам публику, из коей многие принимали это угощение с благоговением, в том числе и мать моя. Когда она познакомилась с новыми нашими соседями, Калмацкими, то, конечно, предложила им в ближайшее воскресенье ехать вместе с нами в Саровскую пустынь, что и было охотно принято.

Приехав в субботу ко всенощной, мы узнали, что о. Серафим в монастыре и на другой день, по обыкновению, будет приобщаться после ранней обедни св. Таин. Мы отправились в церковь, а после обедни за процессией — к нему в келию, и когда он, приобщившись, начал предлагать публике свое обычное угощение — крошеными просфорами в чашке с вином, которую и подносил сам ко рту присутствовавших, черпая из нее деревянной ложкою, то новоприезжая молодая дама Засецкая была крайне удивлена этим оригинальным угощением, а когда Серафим подошел к ней и поднес к ее рту ложку с приготовленным им кушаньем, она никак не хотела его принять и отворачивалась от него.

Добрый старец, вероятно, понял ее сопротивление так, что она затрудняется принять в рот весьма почтенных размеров ложку, и пренаивно сказал ей: «А ты пальчиком-то, матушка, пальчиком!» т. е. ложку приставь только ко рту, а содержащееся в ней переложи в рот рукою, — но при этом совете молодая особа засмеялась, а вслед за нею начал и я громко хохотать, так что почтенный старец отошел от нее в недоумении, и она тотчас вышла из келии; а так как мой хохот не унимался, несмотря на все старания матери прекратить его, то я выведен был ею также вон и получил сильный нагоняй за мое неприличное поведение: меня оставили без чаю и без обеда, и матушка объявила мне, что она не простит меня до тех пор, пока я не получу прощение от отца Серафима, и меня послали к нему после обеда. Конечно, я отправился только по настоятельному требованию, а не по внутреннему призванию, — и под надзором матери, следившей за мною. Подойдя к двери келии, я нашел ее запертой изнутри и, по обыкновению, громко произнес молитву: «Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас!» — что, как известно, на монастырском языке равносильно просьбе войти, — на что мне отвечали «аминь», т. е. «войди», и отперли дверь. До того времени я видел эту келию не иначе, как наполненною народом, теснившимся принять благословение от Серафима, а потому заметил только передний ее угол, уставленный образами с горевшими перед ними лампадами, под образами стол, на котором лежали свечи, а под столом просфоры, бутылки с церковным вином и деревянным маслом — и ничего более; да меня занимала, конечно, не келия и ее обстановка и даже не хозяин ее, а публика, теснившаяся около него, — но тут я был один перед старцем, и меня поразило странное зрелище: посредине келии стоял гроб, и в гробу сидел почтенный старец Серафим, держа в руках книгу. Он чрезвычайно приветливо обратился ко мне со словами:

— Здравствуй, мой друг, здравствуй; что тебе надобно?

Я отвечал ему: «Матушка прислала меня просить прощения у вас в том, что я давеча смеялся над вами».

— Тебя матушка прислала, — ну, благодари от меня твою матушку, мой друг, благодари ее от меня, что она вступилась за старика. Я буду молиться за нее, — благодари ее!

Слова эти были сказаны самым добродушным тоном, но с некоторым особым ударением на фразу «тебя матушка прислала», — так что я, сознавая внутренне свою виновность перед старцем, слышал в них как бы укор, — а потому, желая во что бы то ни стало получить прощение, позволил себе сказать: «Нет, не матушка прислала, а я сам пришел».

— «Ты сам пришел, мой друг — ну, благодарю тебя, благодарю! Да будет над тобою благословение Божие!» — при этом он позвал меня к себе и благословил, сказав: «Раскаяние и грех снимает — ну, а тут не было греха, — Христос с тобою, мой друг!»

При этом он спросил меня, читаю ли я Евангелие? Я, конечно, отвечал — нет, потому что в то время кто же читал его из мирян: это дело дьякона. Старец пригласил меня взять единственную в келии скамейку и сесть возле него, а сам, раскрыв бывшую у него в руках книгу, которая оказалась Евангелием, начал читать 7-ю главу от Матфея — стих: «не судите, да не судимы будете, юже меру мерите, возмерится и вам» —и читал далее всю главу. Он читал без всяких объяснений и даже не сделал ни малейшего намека на мой проступок, но, слушая его, я сам глубоко сознал мою виновность, и это чтение произвело на меня такое потрясающее впечатление, что слова евангельские врезались в мою память, и я, достав Евангелие, после несколько раз перечитывал эту главу от Матфея и долго помнил почти наизусть ее всю. Окончив чтение, Серафим снова благословил меня и, отпуская, советовал мне почаще читать Евангелие, что я принял к сердцу и начал делать с того времени.

Замечательно, что ни у нас в доме, ни в Верякушах не было Евангелия, и вообще в том кругу, среди коего я провел мое детство, почиталось если не грехом, то профанацией святыни читать дома Евангелие: для этого находили необходимым торжественную обстановку, так как и в церкви Евангелие читалось священником или дьяконом во время богослужения, а не причетниками, и потому полагали, что оно не могло быть читано в семье. Даже в училище законоучитель, занимавший нас иногда чтением житий святых, не только не объяснял, но и не читал нам Евангелия в классе, и только устав гимназий и училищ 1833 года вменил в обязанность законоучителям — объяснять учащимся в воскресенье перед обедней Евангелие, но и это долгое время оставалось без исполнения, и этому распоряжению не сочувствовали не только законоучители, но и архиереи, так что я, будучи директором, должен был на себя принять эту обязанность. Вследствие всего этого я не мог тотчас начать это душеполезное чтение, но, живо помня совет почтенного старца, воспользовался им после.

При описанной мною сцене в келии Серафима мать моя не присутствовала: она только издали наблюдала, вошел ли я в келию, и поджидала моего выхода на монастырском дворе. Увидев меня чрезвычайно взволнованным, когда я подошел к ней, она не тотчас поверила моему рассказу и все приписывала мое волнение нагоняю, который я — как ей казалось — должен был получить от старца; но проявившееся с этой поры во мне глубокое к нему уважение и стремление непременно быть у него всегда, когда мы приезжали в Саров, и его всегда необыкновенно ласковое со мною обхождение — вполне ее успокоили впоследствии.

Действительно, в первый же раз, когда мы после описанной сцены отправились к нему вслед за священником с Дарами, я протеснился вперед к старцу, и меня занимала уже не толпа — как то было прежде — но именно сам Серафим и акт его причащения. По обыкновению, он стоял на коленях на пороге своей келии, и сверх иеромонашеской мантии на нем была епитрахиль. Когда приблизился священник и передал ему чашу, он, благоговейно приняв ее в руки, начал громко читать известную причастную молитву: «Верую, Господи, и исповедую, яко Ты еси воистину Христос, сын Бога живаго, пришедый в мир грешныя спасти, от них же первый есмь аз». При этом он преклонил голову до земли, держа чашу над головою. Затем, поднявшись, продолжал: «еще верую, что сие есть самое пречистое тело Твое», и т. д. И все это с таким убеждением и с таким восторженным умилением, что я невольно преклонил колена, и каждое слово этой молитвы глубоко запечатлелось в душе моей. — Когда после приобщения в числе прочих подошел и я к его благословению, то он так приветливо обратился ко мне со своим обычным угощением — крошеными просфорами в чашке с вином — погладил меня по голове и дал целую просфору, что обратило на меня внимание всей толпы, так как это была необыкновенная с его стороны благосклонность. С тех пор я всякий раз, когда был в Сарове, старался как можно ближе становиться к Серафиму, чтобы не только слышать, как он произносит причастную молитву, но и любоваться его глубоко-вдохновенною наружностью и следить за каждым его движением, что все производило на меня потрясающее впечатление. Даже до сей поры — подходя к причастию и повторяя за священником слова причастной молитвы, я мысленно вижу перед собой величественный облик Серафима с чашею в руках — и, будучи впоследствие директором гимназии, я обращал особое внимание на то, чтоб приступающие к приобщению ученики отчетливо знали и понимали эту молитву, а в пятидесятых годах, в Ставрополе, будучи недоволен преподаванием Закона Божия, преимущественно в уездных училищах, я составил инструкцию законоучителям, в которой требовалось, чтобы эта молитва каждогодно была объясняема учащимся во время говенья. Инструкция эта была одобрена попечителем и духовным начальством и — пока я был директором — исполнялась в точности, но после, как я слышал, предана забвению».

Свято-Успенский Мужской монастырь - Саровская пустынь / Храм СВятого Духа на Ближней пустынке
 
 
 
 
 
 
 
Храм Св. Духа
Храм Св. Духа
Храм Святого Духа, зима
Храм Святого Духа...
Храм Святого Духа, осень
Храм Святого Духа...
 
Иконостас храма Святого Духа
Иконостас храма С...
 
Интерьер храма Святого Духа
Интерьер храма Св...
 
1 2 3

На фото. Прп. Серафим Саровский, идущий в храм. 1880 г. Литография Серафимо-Дивеевского монастыря.

Нравится 0

При использовании любых материалов ссылка (гиперссылка) на сайт Православный Саров обязательна

Подготовила М. Курякина

Write a comment

  • Required fields are marked with *.

If you have trouble reading the code, click on the code itself to generate a new random code.