Зачитываются приветствия в адрес Соборных слушаний Председателя Правительства РФ В. С. Черномырдина, руководителя Администрации Президента РФ В. Юмашева, и Совета федерации Федерального собрания РФ.

Осипов Юрий Сергеевич

Обсуждая вопросы веры и знания в совокупности, нельзя не обсудить соотношения между наукой и религией. И говоря об этом сегодня, я прежде всего отмечу два, с моей точки зрения, очень важных момента.

Во-первых, это соотношение всегда формируется в конкретном историческом, культурном и социальном контексте. Поэтому в истории человечества можно найти периоды разных взаимоотношений между наукой и религией — от плодотворного сотрудничества, например, во времена Средневековья (были такие периоды), до резкого противостояния, например, в эпоху Просвещения и в XIX веке.

Во-вторых, необходимо отличать науку как рациональную познавательную деятельность от так называемого научного мировоззрения, которое на самом деле наукой не является, но использует науку, а также опирается на некоторые философские системы; самый яркий пример — это материализм. И сегодня мы можем признать, проанализировав историю, по крайней мере, за три с половиной столетия, что такое эксцентрическое мировоззрение, претендовавшее на универсальную парадигму, которая бы заменила религию, это мировоззрение, конечно, не состоялось, чего нельзя сказать о науке. Безусловно, в разные периоды своего развития наука переживала серьезные кризисы, но всегда умела находить новые формы своего существования, которые приводили к качественно новым знаниям, новым достижениям в той же технике.

Эти два момента, мне представляется, важно иметь в виду. Конечно, наука не противостоит религии как рациональное иррациональному. Религия немыслима без рационального, понимающего и объясняющего подхода, столь значительно развитого в теологии, которая, кстати, как и наука, никогда не стоит на месте.

Рационализация церковной традиции, включая и становление догматики, была направлена на отстаивание истинного содержания христианской веры от намеренных или случайных ее искажений, а иногда и просто от нападок враждебных учений. Например, в ранний патристический период христианская теология формировалась в полемике с гностиками, арианами и другими духовными течениями, которые деформировали истину Предания и Писания. И в этих спорах отцы церкви опирались не только на Святое Писание, но и на рационально развитые философские учения, такие, как неоплатонизм, аристотелизм, стоицизм, и продолжали отшлифовывать высокую интеллектуальную культуру Древнего мира.

Яркий пример — теологии блаженного Августина и святого Фомы. Это свидетельство большой интеллектуальной культуры, а не только глубины и силы христианской веры. Поэтому нельзя упрощать историю и противопоставлять науку религии как рациональное иррациональному.

В мировых религиях рациональное начало органически сочетается с верой, потому что в их рамках человеческое поведение регулируется системой знаний о разумно-нравственном божественном миропорядке, определяющем нормы человеческих взаимоотношений.

В то же время, говоря о взаимоотношении науки и религии, мы должны учитывать исторические рубежи проблемы. Это тоже очень важно. Конечно, догреческий мир не знал противостояния науки и религии. Классическая античность уже знает конфликт религии и науки. Однако самые развитые рациональные космологические системы, как правило, венчаются представлением о божественном уме, Логосе, как тогда говорили, правящем в мире. И в позднем эллинизме причастность человека божественному Логосу, осуществляемая на высших стадиях познания, предполагает определенную религиозно-мистическую практику.

Только внутри христианской культуры проблема науки как в достаточной мере развитого знания о внешнем мире и религии, исходящей прежде всего из опыта взаимоотношения человека с Богом, становится острой, ясно артикулированной.

Отношения науки и религии складываются по-разному на Востоке и Западе христианской цивилизации. Наиболее драматичны они были на католическом Западе. Это было обусловлено тем, что Запад оказался колыбелью новоевропейской науки. Католическое богословие уже с ХII-ХIII веков поддается соблазну строить себя как рациональную систему знаний, и поэтому, естественно, стремится включить в себя естественно-научные теории. Но поскольку космологические представления античности, на которые опиралась средневековая наука, нередко противоречили христианским догмам, церковным властям приходилось решительно осуждать положения античной науки. Яркий пример: в 1277 году парижский епископ осудил 219 положений, связанных с аристотелевой физикой и философией.

Навязанные силой космологические представления, в основном обусловленные теологическими постулатами, парадоксальным образом работали на возникновение науки нового времени. Они способствовали разрушению аристотелевой космологии, подрывая методологическую претензию аристотелевой физики на априорную дедукцию космологии из каких-то начал, и тем самым открывали дорогу к экспериментальному естествознанию. Это очень важно понимать. Следуя этому пути, например, уже в XIV столетии ученые признают рациональное существование пустого пространства, вакуума, как мы говорим, за границами сотворенного мира.

Однако стремление приказывать науке сыграло злую шутку с католической ортодоксией. Вспомним историю с коперниканской системой мира. Совсем недавно, уже в девяностые годы нашего столетия католическая церковь сделала официальное заявление, что история эта, как было сказано, — досадное недоразумение.

Исследования историков за последние годы внесли существенные коррективы в известную историографию, согласно которой нет и не было у науки более заклятого врага, чем религия. Хорошо известно, что в нехристианских странах наука в новоевропейском смысле вообще нигде не возникла. И христианский импульс носил разнообразный характер, зависящий от конкретной исторической ситуации. Например, Ван-Гельмонд, голландский ученый XV-XVI веков, развивает химию Парацельса, расширяет ее во всеохватывающую философию и интересно называет ее: то естественной, то химической, то христианской. Последний эпитет неслучайный, потому что для многих последователей создаваемая натуральная философия казалась именно христианской, явно в противовес языческим спекуляциям Аристотеля и выдающегося древнегреческого врача Галена.

Однако возрожденческая натурфилософия и концепция природы характеризовалась смешением таких базовых категорий как божественное и природное, или естественное. Для нового математического естествознания необходимо было как раз четко разграничить эти понятия, чтобы отделить науку от религии, и не было лучшей возможности для этого, чем возникавшее новое механистическое естествознание. Именно оно позволило однозначно определить, с точностью до аксиоматики, что же такое естественное, или природа, являвшаяся его законным предметом. Религии и теологии в качестве их собственного предмета оставалась область божественного или сверхъестественного, как тогда говорили.

Для того, чтобы противостоять возрожденному анимизму, магии, оккультным учениям, чуждым и враждебным христианству, нужен был новый рационализм, дающий более строгое, экспериментально проверяемое понимание законов природы, чем то понимание, которое мог дать уже дискредитированный аристотелизм. Это понимание предложили Коперник, Кеплер и с особой силой Галилей.

Поэтому совсем не случайно, что защита христианства от магии соединилась с защитой ценностей новой механистической науки. И для творцов новой науки натурфилософы Возрождения были представителями равным образом и антирелигии, и антинауки.

Таким образом, религиозная мотивация в пользу новой механистической науки и научная мотивация в пользу христианства, под крылом которого новая наука чувствовала себя защищенной, сливались в едином импульсе, созидающем новую культуру.

Кризис культуры в Европе XVI-XVII веков был глубоким системным кризисом. Под вопрос было поставлено само духовное единство европейского человечества — как его христианское ядро, так и традиционный, идущий еще от античности рационализм. И тот союз науки и христианства, который тогда оформился, явился спасительным для судеб европейской культуры.

Без верности творцов новой науки христианской традиции с усвоенным ею из античности рационализмом наука нового времени просто бы не возникла. Но тогда, когда она возникла, вместе с ней возник и соблазн отказаться от учения о двух истинах, разделявшегося, например, Декартом, у которого истины так называемого «естественного светлого разума» отличались от «истин света веры» (в его терминологии). Причем вторые по иерархии ставились выше первых. Но уже ближайший ученик Декарта Леруа отказывается от принципа двойственности истины и приходит к атеистическому, материалистическому мировоззрению, под которое подводится в качестве его научной базы механистическое естествознание эпохи. Но этот шаг не возникал автоматически из самой науки.

Он становится понятным, если учитывать контекст всей истории Европы той эпохи, потерпевшей неудачу обрести вечный мир и желанную гармонию для ее народов в рамках всех устраивающей религиозной формулы. Именно эта неудача заставит обратить сердца и ума европейцев к науке как эрзацу религии. В результате на науку были возложены задачи явно религиозного порядка: не только создать с помощью зависимой от нее техники рай на земле, но и полностью преобразовать саму природу человека. К концу нашего тысячелетия обнаружилось, что эти надежды не оправдались. Именно поэтому человек нашего времени ищет путей к храму, стараясь при этом сохранить и ценности науки, границы которой он, конечно, теперь понимает по-новому.

На христианском Востоке отношения науки и религии никогда не принимали такого обостренного характера, как на Западе. Это было обусловлено в основном традиционной и более трезвой локализацией научного знания в православной духовной культуре общества. Христианский Восток запоздал с развитием науки, понимаемой как математическое естествознание. Поэтому о взаимоотношениях науки и религии в этом регионе приходится говорить, имея в виду XIX столетие и ограничиваясь главным образом русской культурой.

Один из русских философов в середине прошлого века писал: «В церкви православной отношения между разумом и верою совершенно отличны от церкви римской и от протестантских исповеданий. Это отличие заключается, между прочим, в том, что в православной церкви божественное откровение и человеческое мышление не смешиваются, пределы между божественными человеческим не переступаются ни наукой, ни учением церкви. Как бы ни стремилось верующее мышление согласить разум с верой, но оно никогда не примет никакого догмата откровения за простой вывод разума, никогда не присвоит выводу разума авторитет откровенного догмата. Границы стоят твердо и нерушимо. Ни Патриарх, ни собрание епископов, ни какое глубокомысленное соображение ученых, ни какая власть, ни какой порыв так называемого общественного мнения какого бы то ни было времени не могут ни прибавить нового догмата, ни изменить прежний, ни приписать его толкованию власть божественного откровения и выдать таким образом изъяснение человеческого ума за святое учение церкви или вмешать авторитет вечных, незыблемых истин откровения в область науки, подлежащей развитию, изменению, ошибкам, личной совести каждого. Всякое распространение церковного учения далее пределов церковного Предания само собой выходит за рамки церковного авторитета и является как частное мнение, более или менее уважительное, но подлежащее суду разума».

Это было написано, повторяю, в середине прошлого века. Православное понимание взаимных отношений между сферами научного знания и религии во многом предвосхитило выводы исторических и философских исследований феномена науки, предпринятых во второй половине XX века.

Беспрецедентно бурное развитие науки в нашем столетии заново поставило вопрос о взаимоотношении науки и религии. Если до научной революции, начавшейся на рубеже XIX-XX веков, жестко детерминистическая модель мира по существу не оставляла религиозному сознанию иных возможностей, кроме деизма, то в XX веке, после изменения фундаментальных представлений о пространстве, времени, причинности, после появления в квантовой механике соотношений неопределенности и принципа дополнительности, мир уже больше не представляется абсолютно детерминированной машиной, в которой Богу просто не было места. Кроме того, историко-научные, историко-философские исследования показали существенную зависимость науки от социокультурных факторов эпохи, в частности, от религиозных представлений.

Диалог между наукой и религией вышел на новый уровень. Естествознание XX столетия, физика и космология по преимуществу, самой логикой эволюции новоевропейского научного разума были подведены к вопросу о происхождении мира и его элементов, и в рамках физики оказались осмысленными вопросы (не ответы — вопросы), как и почему возникли элементарные частицы со строго определенными параметрами, почему, например, радиус электрона — 10-13 см,

а не больше и не меньше. В рамках космологии сегодня ставятся вопросы, почему и как возникла наблюдаемая Вселенная со строго определенными параметрами; почему пространство трехмерно, а время одномерно и так далее.

До тех пор, пока предметом изучения в научных дисциплинах был мир, подчиняющийся локальным законам, то есть законам, выявленным и установленным эмпирическим естествознанием, когда существование наблюдаемых эмпирических фактов требует какого-то общего объяснения, европейская наука удовлетворяла требованиям, которые можно сформулировать так: факты требуют объяснения в законах.

Новая задача, возникшая перед европейским естествознанием, теперь уже должна удовлетворять другому требованию: законы, которым подчиняются наблюдаемые факты, требуют объяснения. Выяснилось, что сами законы есть просто тонкий поверхностный слой той сферы принципов, симметрий и неких фундаментальных закономерностей, которым подчиняется бытие мира в целом. Без знания последних невозможно объяснить, почему наш локальный мир подчиняется именно этим законам, а не другим.

Один из отцов эволюционной космологии, советский ученый Ландау на первое место среди проблем космологии ставил проблему происхождения Вселенной. Он говорил буквально следующее: «Один из мучительных вопросов, стоящих перед космологами, состоит в том, было ли что-нибудь до момента Т = 0, до какого-то начального момента, и если нет, то как и откуда возникла Вселенная. Рождение и смерть Вселенной, подобно рождению и смерти человека, являются одной из наиболее волнующих проблем, стоящих не только перед космологией,

но и перед всем современным естествознанием».

Таким образом, сама научная космология сегодня ставит проблемы, соотносящиеся с обсуждаемыми в традиционной теологии вопросами происхождения Вселенной. Как говорится, круг замкнулся и замкнулся очень сильно.

Не случайно многие естествоиспытатели и математики, начав свои изыскания людьми неверующими, каждый своим путем, по-разному, но приходили в конце концов к вере, ибо создание любой стройной научной системы неизбежно приводит к мысли о существовании, как говорят в нашей среде, Абсолютного Бытия.

В современном научном познании все чаще исследователь сталкивается с ситуациями, когда поиск истины оказывается тесно связанным с нравственными проблемами. Об этом сегодня говорил Его Святейшество. В таких областях науки и техники, как генная инженерия, изучение генома человека, клонирование и так далее, оказываются недостаточными классические принципы научного этоса, которые ориентируются на объективное изучение мира и рост истинного знания. В этих областях наука и техника вторгаются в святая святых самих основ человеческого бытия, и ориентиром деятельности здесь становятся наиболее широкие нравственные принципы, которые вырабатываются уже не в самой науке, а в других областях культуры, и в значительной степени — в области религиозно-нравственного поиска. И как актуально звучит сегодня мудрое напоминание Серафима Саровского о необходимости избегать рассеяния ума, пробуждать у людей голос совести, сердечное сокрушение и желание перемен к лучшему.

В настоящее время в отношениях религии и науки набирают силу процессы их явного сближения. И если в начале Нового времени, в эпоху Просвещения наука стремилась обрести полную автономию от религии и, наконец, вытеснить ее с позиций мировоззренческого и духовного центра культуры, то теперь происходит их сближение и взаимодействие в формировании ценностей культуры, ориентирующейся на человека. При этом процесс обновления затрагивает и сами религиозные институты, а не только науку.

На заре возникновения новой науки ей помог союз с христианством. Возможно, что новый союз науки и христианства, а в России — и православия, поможет преодолеть трудный период экологического и нравственно-этического кризиса, в котором оказалась современная цивилизация.

Фортов Владимир Евгеньевич

Сегодня нам важно понять место религии и место науки, увидеть те поля, где мы можем сотрудничать, объединить наши усилия для того, чтобы люди нашей страны в этот критический период почувствовали уверенность, и наука могла бы дать им надежную материальную опору, а церковь — опору моральную. Об этом говорил наш Патриарх сегодня, и эта тревога разделяется сейчас, по-моему, всеми учеными.

Мы хорошо помним те времена, когда церковь в полной мере испытала на себе идеологический и физический прессинг прошлых лет. Но мы знаем, что в нашей истории православная церковь всегда являлась проводником

и хранителем гуманитарных знаний. В течение очень большого периода истории церковь была единственным хранителем этих знаний: письменности, истории, элементов философии, географии. Монастыри были настоящими сокровищницами письменных знаний, а многие церковные служители — самыми образованными и передовыми людьми своего времени.

Стоит вспомнить, что вообще вся наука зародилась в Средние века в европейских университетах, которые в те времена были чисто религиозными учреждениями. Цель этих университетов, как была она сформулирована Фридрихом Барбароссой в 1154 году, состояла в том, чтобы обеспечить духовное, телесное и социальное процветание людей. Поэтому все средневековые университеты имели три факультета: филологический, медицинский и юридический. Именно под крылом религии возникли первые научные школы, первые ученые. Кстати, именно в этот момент и возникли некие проблемы между наукой и религией, которые в те времена, в начале развития этих процессов, были не более как попыткой науки уйти от административного диктата и не носили под собой того глубокого теологического базиса, который возник позже.

Наука, как и любая область человеческой деятельности, развивается по сложной траектории и, конечно, не застрахована от ошибок. Однако стремление человека к познанию неистребимо. Чем обширнее становятся наши знания о природе, тем более людей поражает великая простота, поразительная точность и целесообразность природных процессов. Каждый из ученых, сидящих в этом зале,

по собственному опыту хорошо знает, что, если в результате вычислений и научной работы возникают какие-то сложные формулы длиной в три страницы, какие-то сложные конструкции, это верный признак того, что мы уклонились от истины. Обычно правильный результат бывает компактен, эстетически красив, и это поражает всех, кто реально работает в науке.

В понимании глубинной сущности явлений природы наука и религия имеют очень много общего, хотя религиозные и научные представления о миропорядке существенно отличаются. При этом принципиально различны их методы и способы познания мира. Религия признает духовное приближение к истине через откровение, а наука опирается на факты, полученные с помощью теории и эксперимента.

История научной мысли однозначно свидетельствует о том, что мотивации, движущая сила, оправдание научных исследований в ранней европейской цивилизации основывались на чисто средневековой уверенности в рациональности того, что создал единый Бог. Именно единый, потому что если существует единый Бог, единый Промысел, то есть и единый предмет исследования. Этого не случилось на Востоке, в Китае за пять тысяч лет развития их цивилизаций, потому что там существовала религиозная философия многих богов, а это значит, что существует много истин, и это не дает предмета для научных исследований, потому что нельзя стремиться к достижению какой-то одной истины, а приходится искать каждую истину под каждого конкретного бога.

Это дезориентирующее влияние политеизма пагубным образом отразилось на развитии научных направлений Востока. А представление о едином Боге явилось очень мощным импульсом развития науки на самых ранних этапах. При этом церковь всегда считала богоугодным делом стремление познать замысел Творца всего сущего, хотя, конечно, и указывала на тщетность попыток сделать это до конца.

Основоположником современной химии является монах Бертольд Шварц, который был занят в те времена поиском философского камня, но пришел к выдающимся химическим открытиям. Наблюдательный монах Кримальди за сто лет до известных опытов Пуассона, Араго, Френеля открыл явления дифракции света и описал их с поразительной точностью. Получивший очень глубокое духовное образование лорд-канцлер короля Якова I Френсис Бэкон явился человеком, который сформулировал основные принципы научного знания. Ему принадлежит крылатое высказывание: «Знание — сила» (хотя это неточный перевод с английского, правильнее перевести: «Знание — это власть»), и с тех пор эта крылатая фраза фактически является эмблемой всех наших научных исследований.

Он первый дал определение науке: наука есть способ накопления и передачи знаний из поколения в поколение. Именно этим человек отличается от животного, которое эволюционирует медленно, путем естественного отбора. Как только возникло научное знание и научная техника передачи эстафеты знаний, развитие человечества пошло взрывным, экспоненциальным образом, и мы в своем развитии сейчас, конечно, очень сильно оторвались от всех остальных биологических объектов.

Между тем, факты, которые накопили в последнее время разные научные дисциплины, ставят под сомнение, казалось бы, незыблемые теории прошлого, такие, как дарвинизм, теория самозарождения жизни на Земле, общепринятое исчисление геологических эпох. В то же время гипотеза «большого взрыва»

и разбегания галактик, последние данные палеонтологии и антропологии обнаруживают поразительно много общего с основными положениями Библии.

Углубленный научный поиск парадоксальным образом обнаруживает черты сходства с религиозными откровениями. В математике, термодинамике, как и в религии, существуют аксиомы, которые постулируют, и потом все выводится методом дедукции из этих аксиом, которые фиксируются, можно сказать, догматически.

Многие ученые признавались, что самые глубокие научные открытия были сделаны ими в момент интуитивного прозрения, причем решение приходило как-то сразу и целиком, даже во сне, так, как открыл периодическую систему Менделеев. Об этом много и откровенно писали такие выдающиеся ученые как Ньютон

и Эйнштейн. Они говорили о присутствии в момент открытия очень сильного духовного возбуждения. Об этом очень хорошо писал в своих работах по психологии научного творчества и наш соотечественник академик Мигдал. Он говорил, что перед настоящим открытием должно произойти какое-то озарение, которое очень близко к религиозному экстазу; он говорил, что приближаясь к реальной истине, испытывал совершенно удивительное чувство.

Яркой особенностью современного нам этапа развития цивилизации является нарастающая тревога за будущее человечества. Эта тревога в полной мере разделяется и научным, и религиозным сообществами. Об этом очень точно говорил в своем вступительном слове Патриарх. Выбирая пути в грядущее тысячелетие, люди все больше ощущают меру ответственности за свой выбор. Человек, который именует себя homo sapiens, сделал окружающую природу лишь предметом познания и преобразования. Согласно определению того же Френсиса Бэкона, техника возникла как средство облегчения человеческого бытия. Однако в какой-то момент эгоистические стремления человека, его неуемное стремление посредством технического развития максимальным образом удовлетворить свои всевозрастающие потребности, создали ситуацию, когда под угрозой оказалось само бытие человечества, что, конечно, находится в кричащем противоречии с базисными религиозными принципами.

Многие склонны обвинять в этом современную науку, которая в погоне за перспективой окончательного и всеобщего познания мира может привести человечество к деградации и даже гибели. Ведь в руках современного человека сейчас сосредоточены колоссальные ресурсы. Вопрос моральной ответственности ученых и инженеров с невиданной ранее остротой встал в связи с овладением атомной энергией, освоением космического пространства, глобальной информатизацией, поразительными успехами генной инженерии, биоинженерии, клонирования, а также в связи с возрастающим экологическим кризисом на нашей планете.

Многим, но не всем ученым сейчас ясно, что знаменитый императив Галилея «решись постигать» нуждается сегодня в значительной корректировке, а именно: прежде чем использовать новые знания, нужно подумать о последствиях. Парадокс состоит в том, что наука все активнее начинает искать способы защиты от самой себя, от созданных ею самой изобретений и открытий. Сегодня мы все знаем, какие моральные муки испытывали творцы ядерного оружия: Эйнштейн, Бор, Оппенгеймер, Фукс.

Кроме познания окружающего мира есть другая, даже более важная задача соприкосновения науки и религии. Это нравственные законы, которыми должна управляться наука и которым безусловно должны следовать наши ученые. Это заповеди, которые сформулированы две тысячи лет назад в Нагорной проповеди. Практика тоталитарных режимов наглядно показала, к чему приводят попытки заменить эти заповеди на более прагматичные и примитивные принципы. Еще великий философ Иммануил Кант писал: «Две вещи поражают мое воображение: звездное небо над головой и моральный закон во мне».

Дальнейшие перспективы цивилизации — не только нашей Родины, но и других стран мира — все больше будут зависеть от разных факторов. Сохранение гармоничности и цельности природы сегодня необходимо считать основой выбора любых приоритетов и ценностей человека и ученого. Проблема ответственности за последствия новых знаний имеет сегодня два аспекта. Во-первых, она предполагает воспитание высокой этики у самих ученых, во-вторых, необходим контроль со стороны всего общества за научными исследованиями и производственными технологиями.

Еще один важный аспект нашего сотрудничества лежит в плоскости государственного патриотизма. Не секрет, что даже в прошлые времена мы умудрялись разбазаривать довольно много наших интеллектуальных достижений, которые затем вернулись к нам с Запада уже в виде готовых товаров. За последние семь лет утечка умов, изобретений и технологий за рубеж приняла поистине катастрофические масштабы. Объективной причиной этого стало обвальное сокращение финансирования науки, трудности перехода к рынку, общий экономический кризис и политическая нестабильность.

Сегодня вместе с Российской академией наук мы делаем все, чтобы выправить критическое положение в нашем научно-техническом комплексе. Принимаем меры по сохранению ведущих центров, научных школ, по государственной поддержке ученых, по увеличению притока молодежи в науку, добиваемся принятия новых законов, которые могли бы стимулировать вложение капитала в научно-техническую сферу, делаем многое другое. С середины прошлого года впервые за последние шесть лет в России реально возникла определенная экономическая стабилизация и тенденция к увеличению финансирования научно-технического комплекса. Никогда план финансирования научных исследований не был выполнен так полно, как в прошлом году. Начали расти конкурсы в технические вузы, стали происходить и некоторые другие обнадеживающие процессы, в частности, возвращение части ученых из-за рубежа. Это очень важно и дает нам определенный оптимизм.

Я хотел бы подчеркнуть и то, что только материальные стимулы никогда не были и не будут самодостаточными для национального успеха в каком-либо деле, в том числе в науке и технике. Необходима духовная мотивация, национальная гордость и государственный патриотизм. К сожалению, в последние годы наше общество во многом растеряло эти чувства. Сейчас мы отчетливо видим, что самой страшной утратой России за последние годы были не только экономические

и социальные потери. Мы вплотную приблизились к той черте, за которой следует потеря духовности, цели и смысла жизни. Здесь мы связываем надежду с нашей религией. Без восстановления и возрождения культуры, частью которой является наука, достичь сколько-нибудь значимых долговременных успехов в экономике мы не сможем.

Наша церковь на протяжении веков сохраняла нам нашу историю. Она сохранила понятие Отечества, идею и образ Родины. Думается, что церковь, всегда составлявшая надежную опору патриотизма в России, сегодня может и должна влиять на общество, формируя уважение к созидательной деятельности ученых и инженеров. Одна из функций этого Собора — складывание такого согласованного взгляда на необходимость науки и на ее перспективу в нашей стране.

Со своей стороны, для науки и ученых важно бережно, с уважением и пониманием относиться к деятельности церкви, сотрудничать с ней в нравственном воспитании граждан новой России, особенно подрастающего поколения. Здесь есть очень большие проблемы, вы их хорошо знаете.

У деятелей церкви и науки есть еще одно большое поле для совместных действий. В первую очередь это касается борьбы с мистикой, магией, колдовством, астрологией, паранаучными исследованиями, всем тем, что сегодня буквально захлестнуло наше общество. Люди стали верить в примитивное решение вопросов, которое им навязывают безответственные шарлатаны. Здесь церковь и наука едины. Ведь еще императрица Елизавета в указе об открытии первого университета определяла "борьбу с сектантством и искоренение оного в народе«как одну из важнейших задач созданного в России университета, первого научного учреждения страны.

Мы знаем, что многие российские ученые сегодня являются верующими людьми, а среди церковного клира немало людей с научными степенями, людей высокой культуры. Западная статистика показывает (у меня нет данных по нашей стране), что около 40 % физиков, биологов, математиков, химиков имеют прочные религиозные убеждения. Насколько такое сочетание может быть продуктивно, можно убедиться на примере великого физиолога, лауреата Нобелевской премии И. П. Павлова или известного профессора, хирурга, лауреата многих премий архиепископа Луки Воино-Ясенецкого. Автор знаменитого многотомного курса высшей математики, по которому учились многие поколения людей, имеющих естественное образование, я в том числе, был церковным старостой. И сегодня поиск нужных пропорций между элементами научных и религиозных знаний все больше занимает ученых, особенно работающих на самом переднем крае исследований, там, где они ближе всего соприкасаются с неизведанным.

Неделю назад в Белом Доме была лекция профессора Симона Холкинга, астрофизика, который говорил о том, что, занимаясь космологией «большого взрыва», он надеется приоткрыть суть Бога, увидеть то, что, так сказать, возникало в момент большого взрыва, когда Т равнялось нулю. А астрофизик Джордж Смоут из Беркли говорил, что в открытии реликтового излучения и особенно модуляции реликтового излучения, которую он открыл в самое последнее время, он видит как бы автограф Бога при сотворении Вселенной, как раз в тот момент, когда Т равнялось нулю. В Академии наук США ведутся обширные программы по установлению мостов между религией и наукой. Поэтому то, о чем мы сейчас говорим, есть процесс объективный, он идет во всех развитых в технологическом отношении странах.

С другой стороны, религия тоже делает шаги навстречу ученым, о чем свидетельствует наша сегодняшняя встреча или, например, высказывание понтифика о том, что эволюционный процесс не является гипотезой, а является чем-то большим. Процесс сближения идет с двух сторон, потому что и церковь, и наука понимают необходимость сотрудничества в будущем.

Актуальность темы сегодняшних слушаний объединила в нашем зале служителей церкви, ученых, представителей властных структур, деятелей науки в стремлении осмыслить социальные и духовные проблемы, стоящие перед нами в XXI веке. Мы все ясно видим, что если прежде наука у нас противопоставлялась религии, то сегодня мы понимаем: различие методов и подходов в достижении истины не должно быть причиной взаимного отторжения двух могучих сфер духовной жизни человека. Здесь много места для диалога и сотрудничества во имя нашей с вами Родины.

Митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл

Сегодня ВРНС сосредоточивает свое внимание, свою мысль на рассмотрении темы «Вера и знание».

Вера и знание. Вместе или порознь в XXI век? Перед тем, как ответить на этот вопрос, нам нужно о многом подумать и многое проанализировать.

Я бы хотел от всего сердца поблагодарить докладчиков, которые выступили передо мной. Я думаю, что их вклад в нашу дискуссию будет весьма важным.

Мы должны подойти к этой серьезнейшей теме с некоторым трезвением ума и посмотреть прежде всего на то, что произошло в истории в отношениях между верой и знанием и что сегодня может быть не призрачной, не конъюнктурной, не определяемой какими-то внешними, сторонними факторами, а органичной для эпохи платформой сотрудничества веры и знания, науки и религии.

Факт, один только факт, что эти вопросы, вопросы взаимодействия веры и знания, ставятся сегодня в России так сильно и так значимо, не случаен, ибо нигде на планете не был так в свое время радикально поставлен вопрос о несовместимости и противоположности веры и знания. Собственно, в теоретическом плане вопрос соотношения веры и знания, науки и религии ставился и в других странах, но нигде не было употреблено столько организованных усилий, чтобы одно отделить от другого, между верой и знанием построить непреодолимую стену. Не потому ли, что именно в нашей стране отделение веры от разума было реализовано наиболее последовательно и радикально, и не только в теории, но и в практике жизни огромного государства, мы как ни один народ в мире имеем конкретный опыт этого отделения, и в свете этого опыта можем многое сказать и самим себе, а возможно, и всему миру.

Казалось бы, в России никогда вера и наука не входили в то тяжкое противоречие, которым отмечена западноевропейская история. В России не было инквизиции, и церковь не организовывала преследование ученых. Напротив, самые выдающиеся отечественные ученые в прошлом в подавляющем большинстве были людьми религиозными и принадлежали к православной церкви. Достаточно здесь вспомнить лишь имя великого Ломоносова. Однако искусственно пересаженный на российскую почву западноевропейский конфликт между верой и знанием был многократно усилен властью во имя достижения конкретных идеологических и политических целей в послереволюционную эпоху. И сегодня, пытаясь по-новому посмотреть на соотношение веры и знания, на возможность практического сотрудничества богословов и ученых, нужно вновь обратиться к истокам того самого конфликта.

Юрий Сергеевич (Осипов; см. выше. — Примеч. авт.-сост.) достаточно ясно нарисовал картину взаимодействий веры и знания, науки, религии, церкви

и научной общины в древности, античной древности и в раннем Средневековье. Действительно, уже по одному тому, что в церкви должны были быть люди, способные читать и писать, в то время уже по одному тому монастыри и храмы становились центрами светских знаний, в первую очередь, конечно, знаний гуманитарных. И в этом смысле христианская церковь и христианское богословие действительно спровоцировали развитие науки, явились мощным толчком

к появлению того, что мы называем сегодня научным знанием.

Но вместе с тем в истории взаимоотношений церкви и научной общины было нечто, о чем сегодня, может быть, стоит еще раз сказать.

Процессы по делу Галилея и Коперника стали, как известно, классическими примерами столкновения церкви и науки, начавшими процесс размежевания

и отчуждения.

При внимательном рассмотрении этих случаев становится ясным, что это не был принципиальный конфликт между верой и знанием, и даже не конфликт между религиозной и научной картиной мира, это был конфликт между существовавшими тогда научными гипотезами. В случае с Коперником, как известно, столкнулись геоцентрическая и гелиоцентрическая картина Вселенной или, по крайней мере, нашей Солнечной системы.

Возникает вопрос, при чем тут Евангелие, при чем тут образ Христа Спасителя, при чем тут величайшие нравственные заповеди Новозаветного откровения? Какое они имели отношение к этому конфликту, к этому столкновению двух бытовавших тогда научных взглядов на устройство Вселенной?

К сожалению, оказалось так, что церковь вовлеклась в этот конфликт, не просто поддержав одну из точек зрения, но встав на ее защиту с использованием как своего нравственного авторитета, так и реальной власти, которой она в то время обладала. Почему это произошло? Потому что усилиями тогдашних богословов геоцентрическая идея Птолемея была включена в официальное церковное учение. Вызов этой теории, по сути, означал вызов церковному вероучению. И Галилей, и Коперник, несмотря на их религиозность и принадлежность

к церкви (а Коперник, как известно, был священником), воспринимались церковной властью как еретики, оспаривавшие церковное вероучение. Поэтому если для Галилея и Коперника это был спор о научной идее, то для их оппонентов это был спор о вере, о христианской доктрине. Именно поэтому в ход были пущены присущие средневековому католицизму средства убеждения, а точнее — принуждения. Инквизиция была призвана бороться с еретиками, и те, кто вел эти процессы, именно так их и воспринимал.

Почему научные взгляды эпохи были включены в католическую доктрину? Причина хорошо известна. Это бытовавшее тогда в богословских кругах Запада отношение к Библии не только как к Книге откровения, но и как к источнику естественно-научных знаний, и, в частности, в области космогонии и астрономии.

Идеи Галилея и Коперника ниспровергали эти знания, эти научные представления, а потому воспринимались как сознательно противоречащие Библии, то есть божественному откровению. При таком подходе к Библии инквизиторы были обречены на конфликт с наукой. Этот конфликт произошел и на долгие годы противопоставил два мировоззрения, два взгляда на мир: религиозный

и научный. Но если быть точными, то следует сказать, что в противоречие вошли не религиозный и научный взгляды на мир, а два научных взгляда на мир. Один из этих взглядов использовал Библию как источник знания, а другой настаивал на возможности изучать мир вне зависимости от результата, к которым приходили богословы, толковавшие библейские тексты.

Средневековое схоластическое понимание Библии как источника естественно-научных взглядов, как известно, расходилось со святоотеческим, патриотическим пониманием Библии как Великой книги откровения, содержащей непререкаемые религиозные истины. К счастью, восточное православное богословие в основном сохранило именно это отношение к библейским текстам, хотя в более позднее время, особенно в целях апологетики, иногда и попадало в плен западных схоластических идей.

Библия — это Книга откровения, содержащая богодухновенные религиозные истины, то есть истины о Боге, о человеке, его отношении к Богу и окружающему миру. Но одновременно Библия — это исторический литературный документ, имеющий конкретных авторов, живших в определенную эпоху и обращавшихся к читателям в присущих для эпохи культурно-исторических категориях. Абсолютизация и сакрализация этой внешней культурно-исторической стороны библейского текста и последующее использование Библии в качестве источника естественно-научных знаний и привело к возникновению конфликта, который получил принципиально неверное описание как конфликт между верой и знанием.

Но кроме исторической вины богословов-схоластов в нарастании этого конфликта есть вина и другой стороны. Несмотря на то, что уже в XIX веке

в результате развития научной библистики богословием практически были сняты все недоумения, поразившие упомянутый высший конфликт, со стороны науки не было заметно интереса к диалогу. Хотя справедливости ради следует вспомнить об издании в России в начале XX века весьма интересного журнала «Вера и разум», который был задуман как место встречи богословов и ученых. Но практически большинство публикаций в этом журнале принадлежало перу богословов и ученых-гуманитариев. К сожалению, война, революция поставили крест на этом замечательном начинании, которое так и не вылилось в масштабный диалог науки

и религии в нашей стране.

В постреволюционные годы ни о каком диалоге помышлять было невозможно. Даже нашумевшие в свое время диспуты между Введенским и Луначарским не были диалогом между верой и знанием. Это скорее был спор между мировоззрением религиозным и атеистическим, и собственно наука была призвана в этих спорах играть служебную роль, представляя некий материал для аргументов, а на практике обслуживающая атеистическую точку зрения.

В СССР был взят курс на вытеснение религии из общества, на ее уничтожение.

Помимо репрессий, ставка делалась на образование. Господствующим стало убеждение, что образование, просвещение вытеснят религиозные убеждения, которые являются следствием необразованности и могут господствовать только в непросвещенной среде. Религия воспринималась как пережиток старого; ее существование непременно связывалось с недостатком знаний. Мы являемся свидетелями того, как этот миф рухнул...

Религиозное возрождение в СССР началось именно в крупных городах, в культурных центрах при самом активном участии интеллигенции, и не в последнюю очередь научно-технической.

Однако даже сегодня в условиях свободы совести мы нередко сталкиваемся со стремлением противопоставить научное и религиозное мировоззрение. Пример — проблемы, которые возникают с преподаванием религии в школах. Чаще всего функционеры от образования говорят открыто нам, представителям церкви: мы не можем вас пустить в школу, потому что вы являетесь носителями ненаучного мировоззрения. А весь процесс образования у нас строится на научной основе.

Я вспоминаю, когда впервые в истории в Кремль пригласили представителей церкви (это еще было в советское время) на заседание Совмина под председательством Николая Ивановича Рыжкова, и там впервые нам пришлось отстаивать саму идею возможного преподавания религии в школе. Нужно сказать, что тогдашнее советское правительство, понимая, какие процессы происходят

в обществе, было открыто ко многим переменам. Обсуждался проект нового, очень продвинутого закона. И вот когда мы дошли до темы преподавания

в школе, даже милейший Николай Иванович прервал заседание, точнее, мое выступление и сказал: «Владыка, но с этим мы никогда не согласимся. Ну, как же можно спутать и соединить религиозное и научное мировоззрение?»

Вот это противопоставление по сути своей ошибочно. Могут быть противопоставлены мировоззрения религиозное и нерелигиозное, могут быть противопоставлены мировоззрения религиозное и атеистическое, и то и другое мировоззрения могут включать или не включать научную картину мира. И примеров так называемого безрелигиозного мировоззрения людей, которое одновременно исключает доверие к научной картине мира, можно умножать до бесконечности. И не является ли такое безрелигиозное и одновременно ненаучное мировоззрение причиной роста различного рода суеверий, шарлатанства в нашем современном обществе?

Сегодня вместе с тем большинство людей в большинстве случаев как религиозное, так и нерелигиозное мировоззрение включают в себя научный компонент. Однако мировоззрение — это ведь не только взгляд на устройство физического мира. Мировоззрение — это еще и система ценностей, включая нравственные ценности, в формировании которых огромную роль, помимо науки, играет социальная среда, культура и религия.

Для того, чтобы наука и религия не входили в конфликт, нужно ясно осознать, что они нацелены на достижение разных целей, которые не следует путать. Религия описывает отношения человека к Богу и к окружающему нас миру, в первую очередь, к другим людям, хотя и к природе тоже. Наука же изучает ее и описывает сотворенный Богом мир. Вторжение одной в сферу другой всегда чревато

по меньшей мере недоразумением. Как религия по своей природе не может быть источником естественно-научных знаний и никогда не должна на это претендовать, так и наука не может быть источником знаний религиозных. Именно поэтому церковь не должна авторизовывать те естественно-научные данные, которые косвенно подтверждают религиозные истины. Такие научные достижения могут казаться привлекательными и убедительными для одной эпохи и вызывать снисходительную улыбку в свете новых и новых научных открытий.

Ни науке, ни религии не следует забывать уроков, преподанных западно-европейской историей. При этом сам по себе научный прогресс и успехи науки в раскрытии тайн мироздания могут служить, и во многих случаях действительно служат, источником религиозного вдохновения, ибо рисуют захватывающую картину целесообразности и разумности творения, свидетельствующих о безграничном разуме творца. Именно о таком соотношении веры и знания сказал Эйнштейн: «Моя религия есть глубоко прочувствованная уверенность в существовании высшего интеллекта, который открывается нам в доступном познанию мире».

Я имел возможность в 1983 году участвовать в одной международной конференции вместе с выдающимся, я бы сказал, великим советским ученым, академиком А. А. Баевым, биохимиком, много потрудившимся в области молекулярной биологии в то самое еще советское время, когда не очень-то поощрялись контакты между учеными и богословами, когда не очень-то люди свободно говорили, особенно выезжая на различного рода зарубежные мероприятия. Этот старец-ученый однажды за завтраком в гостинице сказал мне буквально следующее: «Открытия в области молекулярной биологии сегодня создают замечательные предпосылки к положительному восприятию религиозных истин». И то, что мы сегодня слышали в блестящем докладе Юрия Сергеевича, дает другие свидетельства того, что современная наука действительно создает замечательные предпосылки к усвоению религиозных истин.

Итак, каковыми должны быть отношения науки и религии, веры и знания? Должны ли они и далее, основываясь на историческом недоразумении, искусственно использованном в свое время в идеологических целях, продолжать сторониться друг друга, или настало время для диалога и взаимодействия при сохранении определенной автономии друг от друга в тех случаях, о которых было сказано выше?

Вторая половина XX века представляет особые условия для такого взаимодействия. Во-первых, человечество осознало, что обладает способностью уничтожить самое себя, реально воплотив ужас апокалипсиса. И вот тут возникает вопрос: а при каких, собственно, условиях человечество способно уничтожить самое себя? В апокалипсисе о кончине мира сказано альтернативно, как бы либо-либо: либо новое небо и новая земля, либо ад и пламень всесожжения. А в Священном Писании, в Посланиях апостолов ясно сказывается о том, что мир будет существовать до тех пор, пока не возьмется от мира нечто удерживающее. И вот богословы на протяжении всей истории мучительно размышляли о том, и размышляют, что удерживает мир от распада, человеческую историю — от трагического завершения? Считали, что это Римское государство, что это сам институт власти, институт права, и, может быть, в каком-то смысле эти богословы были правы.

Но если попытаться посмотреть на эту проблему в контексте всей мировой истории, то становится ясным, что удерживает добро, потому что зло как таковое никогда не находится в состоянии статическом, зло динамично, если мы не полагаем предел развитию зла, то оно развивается и апогеем этого развития всегда является смерть, небытие, апогей, логическое завершение эскалации зла есть смерть и небытие. И поэтому если род человеческий не поставит пределов злу на уровне личности, семьи, общества, государства, всей человеческой цивилизации, если зло разовьется, истребив и вытеснив добро из человеческой общины, не будет никаких сил к тому, чтобы продолжить свое историческое существование. Оно найдет силы и возможность истребить самое себя. И инструментом этого истребления сегодня не может быть иной инструмент как достижения, колоссальные достижения науки и техники. Буквально, куда бы ни бросишь взгляд — везде захватывающие перспективы и страшная опасность.

Если раньше наше внимание концентрировалось вокруг достижений в области ядерной физики, то сегодня всплывают и генная инженерия, и создание искусственного интеллекта, и огромные с огромными возможностями международные информационные системы и бог знает еще что. Почти в любой сфере современного естественно-научного знания маячит некий призрак колоссальной, глобальной опасности. И вот здесь возникает самый главный вопрос: а как удержать мир от использования научных достижений в этих страшных целях? Я не верю и, наверное, многие из вас не верят, что можно ввести какой-то мораторий на определенные исследования в области генной инженерии, в отношении клонирования — все это будет, конечно, в тайных лабораториях нарушено во имя обогащения, во имя власти, во имя славы, во имя многих и многих других предпосылок.

Единственное, что может спасти людей от злоупотреблений научно-техническим прогрессом — это нравственное чувство. А это та сфера, где естественная наука бессильна. И поэтому сегодня встает вопрос таким образом: либо естественный научный прогресс, прогресс науки и техники будет сопровождаться нравственным прогрессом человечества, либо у человечества нет шансов выжить, — другого не дано.

И вот перед лицом этой апокалиптической опасности у нас нет иного пути, как путь диалога и сотрудничества, дабы жили мы и дети наши, как говорит слово Божие.

Петров Юрий Владимирович

Я бы хотел сказать от нашего российского движения «За новый социализм», относительно нового движения, как мы вообще понимаем науку и как мы ее хотели бы видеть, и что мы от нее ждем, и где мы готовы вместе с ней участвовать.

Наука для нас — это прежде всего фундамент достойного будущего России и россиян; это гарантия передового положения нашей страны в грядущем информационном веке; это достаток в любой семье, доступная и качественная медицина; щедрый стол и радостные дети; это надежда на искоренение онкологических и других заболеваний, это коренные изменения на тех обширных территориях, где сегодня, к сожалению, наши люди дышат ядовитым воздухом и пьют непригодную воду; это удивительные и уютные города и квартиры; это высокопроизводительный труд, а значит, все время улучшающаяся жизнь. А тогда что же такое религия? Религия — это красивые, раскрепощенные, честные и добрые, духовно богатые люди, это мир в доме, мир на Земле. И обязательно и религия, и наука для нас — это Россия, сильная, авторитетная в мире, которая никому

не угрожает, но и никому не позволит угрожать ей, помыкать собой, диктовать, что и как делать. К такой России, конечно, еще придется нам всем прийти, а для этого надо прежде всего приостановить развал науки, образования, приостановить в ближайшие годы самым решительным образом.

Было совсем недавнее время, когда церковь преследовалась, когда многие постулаты церкви объявлялись вне закона, подавлялись, в том числе призывалась для этого наука. И наука здесь немало сделала для того, чтобы разуверить наши поколения в правильности многих библейских истин. Сегодня же все получается наоборот. Сегодня у нас, к счастью, поднимается церковь, возвращается культовое здание в сознании, в обществе, в сознании людей растет необходимость в религиозных истинах, и они постигаются все больше и больше. В значительной степени начинают доминировать в обществе. Но в это же время у нас упадок, буквально катастрофически летит под откос наука. И сегодня, если не предпринять меры, то по расчетам специалистов, к 2013 году мы практически утратим передовые позиции по всем завоеванным ранее рубежам. Практически будет полностью исчерпан наш научный потенциал. И если удастся его даже воспроизвести, то на это потребуются новые десятилетия, потребуются новые миллиарды и миллиарды рублей, потребуется гигантский труд, гигантские усилия. В науке каждый человек на вес золота, и очень часто с выездом одного конкретного человека из нашей страны мы теряем целое колоссальное направление, невосполнимые потери несет наше государство от выезда одного, двух человек.

Согласно расчетам, проведенным по методикам ООН, ежегодные потери России от утечки мозгов за границу составляют сегодня около трех миллиардов долларов. А сколько ученых сегодня вынуждено переквалифицироваться? Да, можно говорить, наверное, у нас была сверхбольшая наука. Да, не во всех институтах, не везде люди действительно трудились с полной отдачей сил. Но сегодня говорить о том, что именно так надо действовать в развитии науки, преступно. Дело в том, что сегодня, допустим, в бюджете текущего года на науку и образование выделяется в пересчете, так сказать, на общепризнанное примерно два миллиарда долларов, в то же время Южная Корея на эти цели тратит десять миллиардов, США — вообще космическую по нашим представлениям цифру, около 170 млрд. долларов. Как видите, цифры абсолютно несопоставимы, и мы в очень короткие сроки можем все потерять. Тенденция очень тревожная и опасная.

И я считаю, что в заключительном документе наших слушаний сегодня мы должны четко и ясно с болью и озабоченностью записать о положении науки в стране и потребовать от Правительства и Президента еще и еще раз с учетом реальных условий пересмотреть финансирование науки, пересмотреть те рубежи, которые мы ставим перед собой. Хотя я должен откровенно сказать, что и перед наукой надо сегодня нам поставить соответствующие задачи. И от науки, от фундаментальной науки в том числе, мы обязаны получить как можно больше конкретных четких разработок и рекомендаций: куда и как идти, что делать нам сегодня в этой России. Потому что постоянные ссылки на академическую науку, что она, дескать, работает с начала на конец XX, потом на середину XXI века, нельзя признать правильными. Да, надо работать на будущее, надо работать, но надо, чтобы сегодня начали работать те достижения и те деньги, тот интеллектуальный труд, который страна уже вложила сегодня в науку.

Я хочу здесь подчеркнуть, что речь ведь идет не о жалобах, если мы запишем в нашем документе такие жесткие, четкие требования. Я понимаю, что в общем-то трудно изменить бюджет, все мы видели, с каким трудом он проходил, буквально продирался, или протаскивали его через Государственную думу. Но мы сегодня обязаны так поставить вопрос для того, чтобы в будущем он начал решаться лучше. По принципу «капля камень точит» мы и должны действовать, голос общественности в этих вопросах должен четко и ясно звучать. Его рано или поздно услышат, но для этого нам надо всем, видимо, понастойчивее этими вопросами заниматься.

Тема слушаний звучит так: «Вера и знание». Если опять к житейской такой философии вернуться, то знание для нас — это достижения науки, это их массовое осмысление, это интеллектуальное богатство нашего общества, значимость, начитанность и воспитанность наших людей. А вот вера, что такое вера? И вот как бывшим и сегодняшним еще атеистам это почувствовать, поверить, в конце концов, в нашем бурлящем обществе как она сегодня, где это соотношение

и вообще что это такое? Это что, упование только на Всевышнего, на то, что рано или поздно все у нас образуется само собой, или это все-таки состояние души, общества, зовущее вперед, к труду и созиданию? Я не берусь давать какой-то глубокий философский, мировоззренческий анализ, нет у меня для этого достаточных оснований, знаний, видимо, но мое личное ощущение заключается в том, что без веры нет осмысленной жизни, нет движения вперед, а значит вера нам нужна и нужна особенно сегодня, именно в такое сложное и противоречивое время. Но она не должна быть слепой. Она не должна быть и служить каким-то низменным сиюминутным целям. Церковь всегда говорила о Вере с большой буквы. И, видимо, именно так надо об этом вести разговор.

На рубеже столетий именно для России наука, и прежде всего общественная наука, совместно с церковью должны выработать доступное для всех мирян, для всех простых людей понимание и веры, и пути ее постижения.

Сейчас много говорят о национальной идее, способной сплотить наше раздрызганное общество, поставить перед ним четкие цели, показать пути их достижения. Как они могут соотноситься сегодня, национальная идея и вера? Думаю, что последовательность здесь может быть такой, не претендуя, конечно, ни в коем случае на истину в последней инстанции, что, наверное, нужно нам сегодня научное осмысление основных законов развития общества и прежде всего российского общества. На этой базе, только после серьезных обсуждений можно сформировать действительно национальную идею, и уже на ее базе утверждать и укреплять в обществе веру, веру в будущее, веру в правильность выбранного нами пути, в правильность провозглашенных ценностей. Именно так понимается сегодня сложившаяся ситуация нашим российским движением «За новый социализм» и стремится конкретными действиями поддержать науку, представить возможность ученым, прежде всего представителям общественных наук, активно обсуждать наиболее важные проблемы. Мы провели за последние годы десятки, если не сотни круглых столов различных конференций, у нас работает целый ряд семинаров по конкретным вопросам сегодняшнего развития науки, прежде всего общественной науки. Мы действительно ведем поиск путей, как нам жить дальше. В Библии ведь не случайно сказано: сначала было Слово. Поэтому и впредь наше движение, российское движение «За новый социализм» готово именно участвовать и организовывать дискуссии, подчиняя их в конечном итоге главному — утверждению Веры. И этим мы будем неуклонно заниматься.

Бехтерева Наталья Петровна

Все мы, учившиеся в школе в советское время, довольно твердо должны были усваивать истину о том, что чем больше мы будем знать о природе, чем глубже мы будем понимать тайны природы, тем дальше от нас отойдет религия. Это вполне тривиально, абсолютно всем известно. Но вот следующая позиция, не только лично моя, но, думаю, и очень многих ученых, которым пришлось непрерывно, и вширь, и вглубь, заниматься какой-нибудь очень сложной проблемой.

Всю свою жизнь посвятив изучению мозга человека, я прихожу к выводу, что понять создание такого чуда, как мозг человека, без понятия Творца практически нереально.

Я пишу в своих книгах и думаю, что меня, конечно, за это будут ругать, как ругают за многое, что представить себе эволюцию мозга так, как ее рисуют антропологи (хотя сейчас от многого уже отказываются), почти невозможно. Мозг человека в отличие от всех остальных органов человеческого тела и от мозга животных (хотя в этом отношении мы не так уж много знаем, чтобы категорически настаивать) как бы обладает опережающим свойством. Он заранее готов ко всем возможным и невозможным сложностям, которые предъявит ему жизнь. У мозга человека имеются собственные механизмы самосохранения, самозащиты, имеется много других механизмов, которые позволяют мозгу решать одну и ту же задачу разными его зонами, разными его образованиями. Мозг устроен таким образом, что если из строя выйдет какой-то очень важный участок, заведующий, скажем, речью, строение этого органа позволит компенсировать и такой трагический дефект, равно как и многие другие.

Как же исследователи мозга человека пришли к такому взгляду на мозг, к такому знанию? Дело в том, что в XX веке произошли события глобального масштаба. Это создание условно-рефлекторной теории, которая, по существу, если взглянуть на нее здраво, непредвзято, роднит человека со всем остальным животным миром. И позднее были осуществлены два прорыва (мы сейчас работаем во втором прорыве), которые имеют самое прямое отношение к мозгу человека. Эти прорывы — результат развития технологии.

Первая технология — это технология прямого контакта с мозгом. Но я говорю — технология, а не техника потому, что там оказалось возможным помогать больным с болезнями мозга и в то же самое время получать значимые результаты исследований функций мозга, мозговой организации мыслительной деятельности. Для этого нужна была современная технология стереотаксиса, проникновения в заданные по медицинским показаниям участки мозга по предварительным расчетам и наиболее щадящим методом.

На основе первого технологического прорыва — прямого контакта с мозгом человека — и было показано, что мыслительная деятельность, собственно человеческое качество обеспечивается совершенно иной системой, чем, скажем, функция движения, различные так называемые соматические функции, обеспечивающие просто жизнедеятельность организма. Это система, которая может черпать из мозга бесконечно много, и благодаря этому человек в состоянии думать и за письменным столом, и под шум водопада, и посреди толпы, и тогда, когда с ним пытаются разговаривать.

В 70-е годы появилось еще одно чудо: неинвазивная техника исследования мозга. Тогда еще не очень ясно было, что сулят эти принципиально новые технологии, позволяющие, не проникая в мозг, видеть то, что там происходит. Оказалось, что эти методы позволили изучать и организацию речи, и организацию мыслительных процессов, творчества, логики и так далее. Сейчас существуют приборы, которые у здорового и у больного человека обнаруживают те участки мозга, которые активируются при любой заданной деятельности. Дело исследователя, в данном случае врача, проследить за тем, что происходит в мозгу в какой-то ситуации либо в связи с болезнью, либо тогда, когда человек решает заданные ему задачи. И вот оказалось: задайте человеку сложную задачу и меняйте условия, в которых он ее решает, и окажется, что человек будет решать задачу разными структурами, разными зонами мозга.

Богатство мозга позволяет человеку не только приспособиться к ситуации, но и приспособить ситуацию к себе. Технологические прорывы, о которых я говорила, позволили посмотреть, какими участками, пусть меняющимися, мозг обеспечивает мыслительную деятельность и другие виды деятельности. Эти исследования не отвечали на вопрос: а что же, собственно, отвечает в мозгу человека, скажем, простейшему слову «мама»? Можно ли найти в мозгу человека такие перестройки, которые лежат в основе конкретных мыслительных процессов? Не типовмыслительных процессов, скажем, арифметических операций или речи, чтения вслух, пересказа текста, а конкретноготекста, скажем: «Я иду домой»? Что в мозгу в это время происходит такого, чтобы, увидев это, можно было сказать — человек подумал: «Я иду домой»?

Материалисты-философы, и в частности Ленин, в этом отношении решали проблему очень просто: они разделяли идеальное и материальное. Считали, что человек мыслит при помощи мозга, чего, естественно, никто не отрицает полностью, но идеальное, во всяком случае, непосредственно с мозгом мостиком никак не связано. Этих слов нет в «Материализме и эмпириокритицизме», однако все вы прекрасно знаете, что именно это имелось там в виду.

Так вот, сейчас задачей исследователей в области мозга, человеческого мышления являются поиски мыслительного кода, этих тончайших перестроек в мозгу, которые соответствуют конкретному мышлению. Но здесь встает вопрос: а есть ли такой код? Двадцать лет назад мы начали исследования такого рода. Исследования эти очень трудно было продолжить, и мы приостановили их, хотя и опубликовали по этому поводу книжку «Мозговые коды психической деятельности». Мы начали такого рода исследования на основе изучения динамики разрядов нервных клеток. И оказалось, что действительно в словах общего смыслового поля, скажем, в названиях фруктов или деревьев: вишня, яблоня, абрикос, — можно найти общее изменение в импульсе активности нейронов. Но продолжить эти исследования оказалось невозможным — не было технологии и достаточно совершенных программ.

Когда мы сейчас снова ставим эту задачу как задачу третьего прорыва

в изучении мозга человека, мы не мыслим себе продолжение исследований без прямого контакта с теми, кто рассматривает этот вопрос с религиозных позиций. Это нам сейчас нужно. Эти мои слова, произносимые с сегодняшней трибуны, уже были обращены к митрополиту Владимиру, который обещал нам помощь в лице занимающихся наукой служителей Санкт-Петербургской епархии. Но это моя собственная любимая линия в науке, где мне очень часто задают вопрос: а не мешает ли вам то, что вы верите в Бога? Это было по телевидению, бывает в интервью. Я могу сказать, что мне это никогда не мешало, но в моей собственной жизни, в моих болезнях и трудностях это мне очень помогало.

Есть еще проблема, которую рискованно поднимать сегодня, но я считаю, что поднять необходимо. Подойти к этому вопросу и в нравственном, и в научном аспекте без церкви невозможно. Церковь вовлечена в этот процесс уже сегодня, есть по этому поводу труды преподобного Серафима Роуза. Я говорю о наблюдениях так называемого выхода из тела.

Дело в том, что мнения научного сообщества по этому поводу разделились на две неравные части. Одни очень спокойно говорят, что этого нет. Но вот у нас в институте профессор-психиатр Л. И. Спивак занялся вопросом исследования психики женщин в процессе родов, то есть того физиологического процесса, который происходит каждодневно, где можно набрать статистику, провести достаточно формализованные исследования. И оказалось, что примерно у 6-10 % женщин, какое бы количество вы ни взяли, есть этот феномен. Что такое этот феномен? Это мысли умирающего мозга. Тогда что видит это нечто, вышедшее из тела, как оно видит свое тело со стороны, видит то, что происходит за пределами возможности, скажем, видения глазами, если бы глаза у этого уже умирающего человека были открыты? А женщина при родах — это выжившая женщина. Что это такое: незамеченная кратковременная смерть или физиологический феномен облегчения? В этот момент женщина испытывает удивительное облегчение, это обычно тяжелые роды.

Вот вопрос, от него отмахиваться бесполезно, потому что он все равно встанет не в наших, так в других исследованиях. Наука сейчас его просто констатирует. Во всяком случае, те исследователи, которые работают в этой области, констатируют, что такой феномен существует. Религия обсуждает этот феномен и в лице Серафима Роуза говорит о том, что те переживания, которые испытывает, назовем это, «душа», при выходе из тела, не соответствуют тому, что написано в Священном Писании: здесь нет мытарств, нет рая (приблизительно что-то вроде рая бывает), нет ада. И очень важно понять, с чем мы действительно имеем дело?

Маленькая группа людей, которая непосредственно занята этим вопросом уже много лет и накопила по этому поводу большую статистику, будет продвигаться в этом направлении. Мы будем стараться понять, что же это такое. Мы пытаемся связать это с мозгом, исследуя физиологические процессы в мозгу. Но это не есть чисто мозговой феномен.

И последнее, на чем я хотела бы остановиться. Занимаясь все время исследованием мозга человека, мы наблюдали довольно простое явление, которое дает свободу мышлению, освобождает территорию этого мышления. Это формирование стереотипов. В мозгу все время идет формирование стереотипов: растет маленький человек, он делает первые шаги и если вы его окликнете в этот момент, он упадет, он не сможет идти, потому что весь его мозг в этот момент занят этой ходьбой. Но вот он научился ходить. Что это значит с мозговых позиций? Это значит, что в мозгу сформировался стереотип, который обеспечивает движение без того, чтобы о нем думать. И во время движения, любого движения человек сохраняет способность думать.

Церковь на протяжении веков внедряла нравственные стереотипы, которые затем охраняли большую часть человечества от преступлений, от того, с чем мы столкнулись сейчас, фактически отлучив церковь от государства. Как мы видим на сегодняшнем форуме, церковь не ограничивает творческое мышление. Вера не есть ограничение проникновения в глубины знаний в различных областях. Но церковь использует свойство мозга, может быть, стихийно. Она формирует устойчивость к жизненным искушениям. Мозг запоминал это. Механизмы мозга и, в частности, такой удивительный механизм мозга, как детектор ошибок, который все время как бы отслеживает отклонения от стереотипа, отслеживали отклонения от стереотипов. И людей, у которых нравственные основы были достаточно глубоки, искушение действительно миновало.

Челышев Евгений Петрович

Глубокоуважаемый владыка Кирилл, дорогие друзья, коллеги! Я счастлив, что в конце 80-х годов мне довелось принимать участие в том процессе раздогматизирования наших общественных наук, который тогда начался в нашей стране и шел очень активно. Процесс этот был довольно сложный. В течение почти 70 лет искоренялись различного рода религиозные идеи, преподавался научный атеизм. Даже в начале 90-х годов в Академии общественных наук (тогда она называлась по-другому) существовала кафедра научного атеизма. В таких условиях, конечно, нелегко было перестраивать сознание ученых, которые в течение многих-многих лет занимались разоблачением религиозной идеологии и в этом очень преуспели, начиная с Луначарского, Емельяна Ярославского, Митина... Не хочется называть эти имена, их все знают, наших основоположников этого направления в общественных науках. И к чему же мы тогда обратились?

Группа ученых из Института философии обратилась к наследию наших религиозных философов, к литературе «серебряного века»: Бердяеву, Флоренскому, Карсавину, Франку, Ильину, о. Сергию Булгакову. И тогда для многих словно гром грянул среди ясного неба, потому что они никогда не слышали, не читали этих произведений. Другие читали, но умалчивали об этом. Начали издаваться произведения этих религиозных философов, начали их комментировать. И сейчас в наших библиотеках вы уже можете найти полные собрания сочинений многих русских философов. Это была освежающая струя для наших общественных наук. Наследие нашей российской духовной мысли явилось как бы ориентиром развития общественных наук.

Многое просто замалчивалось, этого не знали. Вот Кюри сочинил гимн: «Боже, сохрани Царя!» Жуковский перефразировал: «Боже, Царя храни!» и написал большое стихотворение, потом по заданию Николая I сделал его на 6 строчек (гимн России), но в это же время Пушкин, взяв первые строки Жуковского, тоже написал одноименное стихотворение «Боже, храни Царя!» Пушкин, про которого говорили, что он антимонархист, основоположник демократического движения, чуть ли не декабрист и так далее, и тому подобное. Молодой Пушкин в то же время, когда он писал «Гаврилиаду», эту дань молодости, полную молодого задора, написал «Боже, Царя храни!» Это чрезвычайно интересно, и это мы начинаем узнавать только сейчас, раньше в собрание сочинений это, конечно, не пускали. Просмотрев собрание сочинений, которое у нас вышло в 1937 году, в год 100-летия со дня смерти Пушкина, Сталин просто запретил издавать три тома, там были комментарии. Он сказал: зачем три тома, почти столько, сколько книг, давайте без всяких комментариев. Сейчас мы в Академии наук, готовясь к пушкинскому юбилею, переиздали издание 1937 года, куда специально включили комментарии 1937 года и стихотворение Пушкина «Боже, Царя храни!», которое замалчивалось у нас.

В начале 1990-х был трудный переходный период, я вам должен это прямо сказать. Некоторые, по-моему, до сих пор не сдали своих позиций, те ученые, которые неискренне говорят то, что принято сейчас говорить, но продолжают в душе оставаться на таких позициях: это наука, а это религия, и материя первична, а сознание вторично, повторяя догмы, на которых они выросли.

Многие русские ученые, это очень важно, в свое время выступали с университетских кафедр и в то же время были учеными-богословами. У Ключевского есть интересная фраза, которая звучит приблизительно так: пока теплятся лампады Троице-Сергиевой лавры, пока находятся там мощи преподобного Сергия, Россия не умрет!

Наши монастыри — это хранилища русских рукописей. Наши русистика, славяноведение, текстология возникли на основе изучения монастырских рукописей. Возьмите «Слово о полку Игореве». Можно назвать массу произведений, я не буду перечислять все, найденных Карамзиным и многими другими. Сейчас наша текстологическая наука продолжает эту работу. В Петербурге в Пушкинском доме у нас работает сектор древнерусской литературы во главе с академиком Д. С. Лихачевым. Он продолжает заниматься изучением древнерусских рукописей, которые не все еще до конца откомментированы, до конца поняты.

Зная о том, что монастыри являются хранилищами древностей нашей национальной культуры, мы в Академии наук СССР в 1988 году вместе со Святейшим Патриархом, тогда еще он был митрополитом Ленинградским и Таллиннским, написали письмо М. С. Горбачеву о том, чтобы Андреевский монастырь, который находится рядом с новым зданием Академии наук, передали бы Московской патриархии и Российской академии наук. В 1648 году боярин Радищев основал там первое в России духовное училище, где занимались сверкой и правкой Библии по греческим источникам, пригласив группу иноков украинских и белорусских монастырей. Это была первая такая работа по переводу, правке и изданию Библии. Там была издана первая Библия на русском языке. Слава Богу, что этот монастырь передали. Там сейчас находится филиал института по переводу Библии, расположенного в Стокгольме. Они работают там и переводят Библию на языки народов России и СНГ. Продолжаются традиции нашей русской культуры, возникшие еще в XVII веке. И наше отделение в 1988 году заключило договор

с этим институтом по переводу Библии.

Вы помните, владыка Кирилл, как лет пять тому назад мы проводили конференцию «Переводы Библии: богословские, историко-культурные и лингвистические аспекты»? На открытии этой конференции Вы выступили с блестящей речью. Сейчас, как Вы знаете, вышла книга. Это очень интересное издание, основанное на опыте перевода Библии на языки небиблейской культуры. Вы представляете, как перевести Библию на башкирский или, предположим, татарский язык, где нет определенных понятий? Здесь возникло новое направление в лингвистике. На этой конференции переводчики Библии на языки народов СНГ и России делились опытом, как они находят на своих языках небиблейской, нехристианской культуры слова и выражения для того, чтобы правильно, неискаженно передавать Слово Божие.

Вот орден святого князя Даниила Московского за служение России, русской культуре, я очень горжусь им; мне и нескольким нашим ученым Патриарх вручил его за нашу работу в Академии наук. В России наука всегда была связана с религией. Членами Академии наук были и священнослужители.

Россия — многонациональное государство. Наша Патриархия принимает это во внимание. Взять хотя бы работы по переводу Библии, о которых я уже говорил. Есть у нас и другие конфессии, где много духовных ценностей, перекликающихся с христианскими. На базе этих духовных ценностей у нас возникает сотрудничество между Русской православной церковью и другими конфессиями, распространенными в современном мире. В 1988 году, когда отмечалось 1000-летие крещения Руси, после богослужения и торжественного акта в Большом театре удалось организовать встречу с руководителем индуистской церкви. Эта беседа остановилась на тех точках, которые связывают религиозные идеологии как будто бы совершенно разных народов. После этого вышла книга «Культура во взаимосвязанном мире».

Остановлюсь только на одном моменте, освещенном в этой книге. В индийском духовном кодексе природа считается пронизанной божественным сознанием, и нанесение вреда природе равносильно нанесению вреда человеку. Это большой грех. Об этом говорится во многих религиозных книгах. Поэтому отношение к природе там совершенно другое. Быть может, именно по этой причине Индия сейчас решила проблему самообеспечения продовольствием, провела «зеленую революцию». Если говорят, что там много бедных, то это не бедность, это просто тип жизни, им не нужно жить в городах, они живут в хижинах, а если дадут квартиру со всеми удобствами в каком-нибудь красивом доме, они откажутся от этой квартиры. Возможно, одна из причин всего этого — такое религиозное отношение к экологии, природе, которой невозможно наносить никакого вреда. Это есть и в христианстве. Во многих религиях существуют экологические идеи подобного рода.

Я хотел сказать лишь о некоторых аспектах нашей работы, связи нашей науки и Академии наук с Русской православной церковью, другими конфессиями нашей страны. Думаю, от этого будет польза для нашей возрождающейся Родины.