В то время как имущество наследуется согласно закону или завещанию,
культурное наследование происходит по свободному выбору
потомками своих предков. Воля вольная принадлежит каждому,
избрать ли своим идейным предком монаха, тюремщика или
борца за свободу, воина за благо народное.
В выборе себе предков постигается культура.

П. Слетов

Слетов П. В. Заштатная республика. —
М: Советская Россия, 1977.
Описываются события, произошедшие
в Темниковском уезде и Саровском монастыре
в 1918 году.

Одним из результатов богоборческого периода нашей истории явилось прерывание не только сотрудничества, но даже публичного общения ученых и священнослужителей. «В СССР был взят курс на вытеснение религии из общества, на ее уничтожение. Помимо репрессий, ставка делалась на образование. Господствующим стало убеждение, что образование, просвещение вытеснят религиозные убеждения, которые являются следствием необразованности и могут господствовать только в непросвещенной среде. Религия воспринималась как пережиток старого; ее существование непременно связывалось с недостатком знаний» [1].

Борьба с «пережитками прошлого» проходила на фоне наглядных успехов науки, прогресса техники, которые способствовали широкому распространению «профессионального заболевания» образованных людей, того, что на богословском языке называется гордыней ума. При этом такие события, как Чернобыльская катастрофа, воспринимались лишь как досадные недоразумения. И лишь отдельные ученые, тщательно подбирая слова, позволяли публично высказывать свое мнение о том, к каким последствиям может привести это своеобразное «профессиональное заболевание».

Выдающийся деятель русской культуры академик Д. Лихачев предупреждал: «Наука стала столь сложной, что часто проверить результаты научных исследований просто не представляется возможным. Поэтому безнравственные ученые, люди без внутренней установки, без совести представляют особую опасность».

Физик, академик В. Легасов писал после Чернобыльской катастрофы: «Мне кажется, что ключом ко всему происходящему является то, что долгое время игнорировалась роль нравственного начала — роль нашей истории, культуры... Все это, собственно, и привело к тому, что часть людей на своих постах могла поступить недостаточно ответственно... Низкий технический уровень, низкий уровень ответственности этих людей — это не причина, а следствие их низкого нравственного качества... Мы ни с чем не справимся, если не восстановим нравственного отношения к выполняемой работе...» [2].

Различны были пути восстановления насильственно прерванного сотрудничества ученых и священнослужителей, тема данной книги ограничена событиями, произошедшими в секретном городе Арзамасе-16, вернувшимся в историческую реальность под именем Саров.

Кризис системы, порожденный «перестройкой», имел существенные особенности для закрытых городов и комплекса предприятий, связанных с разработкой ядерного оружия (ЯО). В закрытых городах, созданных в рамках Советского атомного проекта, наиболее наглядно его проявление заключалось в том, что схема функционирования и жизнеобеспечения «секретного объекта МСМ СССР» стала разваливаться по всем направлениям.

Но важно отметить, что отсутствие общественного согласия в вопросе

о роли ядерных вооружений для безопасности России было не просто фоном разрушительных событий, но и одной из многих причин. Уместно обратить внимание, что в России обсуждение проблем, связанных с появлением в мире ядерного оружия, началось не только существенно позже по сравнению с Западом, но и опоздало по отношению к событиям в собственной стране. Наиболее краткое перечисление этих проблем можно найти, например, в статье В. П. Визгина «Нравственный выбор и ответственность ученого-ядерщика в истории атомного проекта» [3].

По мнению ряда исследователей, сообщество специалистов по разработке ЯО не является научным сообществом в классическом понимании. «Основой научного этоса являются условия, необходимые для получения нового научного знания, его закрепления, распространения в научном сообществе и передачи последующим поколениям ученых и т. п. Включаясь же в разработку ядерного оружия, ученые вынуждены подчинять свои собственно научные цели военно-технической задаче создания оружия. В результате научный этос деформируется, превращаясь в „этос ученого-ядерщика“ (или „ядерный этос“)».

Можно оспаривать некоторые положения, содержащиеся в статье, можно продолжить дискуссию на эту тему, но следует признать, что условия, в которых оказались советские ученые-ядерщики, были весьма своеобразными, в частности, чрезвычайная секретность затрудняла даже простые человеческие контакты, не санкционированные руководством.

«Практически все годы существования секретного ядерного объекта здесь собирались на молитву православные люди. В последние годы перед восстановлением церковной жизни это происходило на Дальней пустынке преподобного Серафима» [4] — эти слова на официальном интернет-сайте РФЯЦ-ВНИИЭФ, конечно, не раскрывают своеобразия взаимоотношений верующих любых конфессий и руководства секретного объекта Арзамас-16. Но этот период оказывается вне рассматриваемой темы. Публикаций на эту тему мало. Отметим воспоминания бывших сотрудников ВНИИЭФ М. М. Агреста (1947–1951 годы) [5], В. А. Иванова (50-е — 60-е годы) [6], В. М. Карюка [7] и первого старосты прихода храма Всех Святых А. В. Кондрашенко [8].

Физики-ядерщики были ограничены в общении даже с научным сообществом своей страны. И лишь немногим представителям этого сообщества отводилась роль ретрансляторов. Широкой общественности не были известны ни мотивы, по которым известные ученые участвовали в Советском атомном проекте, ни сложность задач, стоявших перед ними. И совершенно неожиданно сообщество физиков-ядерщиков лишилось не только жесткого контроля, но и защиты и опеки высших властей, оказалось предоставлено самому себе...

Проиллюстрируем состояние общественной мысли о наследии Советского атомного проекта в начале 90-х годов ХХ века. Первая публикация об Арзамасе-16 в центральных СМИ, название которой звучало как социальный диагноз — «Здесь живут молчаливые люди» — появилась в конце 1990 года. Она носила характер сенсации, и автор даже не ставил перед собой задачу анализа проблемы: «Последний журналист ходил по Саровской пустыни в начале века. На днях в „самом закрытом“ советском городе побывал наш корреспондент. ...Не успели под сводами Саровских соборов стихнуть голоса монахов — в 20-е годы, беспризорников — в середине 30-х, уголовников (а может и политических) — накануне войны, как появилась здесь бериевская гвардия... В 46-м в Сарове появились физики-теоретики...» [9].

Публикация Г. Ломанова «Город, которого нет на карте», появившаяся

в то же время, лишь описывала кризис, в котором оказались город и ВНИИЭФ, идеализируя прошлое [10]. «Жизнь здесь не легкая. Все продукты, промтовары — вплоть до спичек — по талонам. И у каждого штук сорок, разного вида. Запутаться можно, заметил один из сотрудников. Поскольку по профессии он математик, ведет сложнейшие расчеты, его слова можно было бы счесть шуткой, только, право, тут уж не до юмора. Четыреста граммов мяса в месяц, литр молока на неделю на человека получают ученые и инженеры, создающие, высокопарно говоря, атомный щит страны. И работают, заметьте, не жалуются. Выкручиваются, как могут: сажают на садовых участках картошку, солят на зиму капусту.

Бытовая неустроенность огорчает, но, честно говоря, специалисты больше озабочены другими, куда более принципиальными трудностями: великая текучка, стареют кадры, а заманить сюда, в режимную зону, молодежь — просто нечем. Раньше хоть какие-то преимущества были в зарплате, в снабжении. Сейчас единственное преимущество закрытой зоны — в городе очень низкий уровень преступности. Утешительно, но не достаточно, чтобы сделать жизненный выбор. Тем более, что мощный прессинг в средствах массовой информации заставляет молодых физиков, математиков, инженеров усомниться в необходимости и полезности того, чем занимается ВНИИЭФ».

Со временем описания состояния сменились жесткими оценками деятельности Ядерного центра: «Гримаса советского образа жизни превратила Саров с его дивным монастырем в секретный военный город Арзамас-16, где работают над созданием ядерного оружия... Однако же совсем недалеко отсюда, в Дивееве, покоятся теперь мощи преподобного Серафима: источник добра, любви и света — рядом с источником смертельного зла, ненависти и тьмы» [11].

«Наступили времена „нового мышления“. Пропало все — идеология, товары, продукты, мораль. Жители Арзамаса-16 ощутили на себе, что значит быть как все. Более того, общественное мнение обрушилось на них, клеймя беспощадно: „Милитаристы! Ястребы! Поджигатели войны!“ Алесь Адамович предсказывал, что их „начнут отлавливать и топить“... Было ощущение полной катастрофы» [12].

«Город, существование которого есть планетарная катастрофа... Характер продукции и режим ее производства сделали город бессмысленным поглотителем ресурсов. Кроме того, нужны постоянные затраты на поддержание города и продукции в безопасном состоянии. Самое дорогое предприятие земной ойкумены производит исключительно ущерб...

Сохранение закрытости и изолированности Арзамаса-16 от внешнего мира сегодня — продолжающееся преступление. Арзамас-16 сам не станет обычным местом. Он пребывает в гордыне, ностальгии, надежде реставрации, не извлекает уроков, не ищет смысла, не раскаивается. Он становится еще более, по-новому опасным» [13]. Автор публикации В. Л. Каганский, сотрудник Института национальной модели экономики, доктор географических наук, посетил Саров в 1995 году по приглашению администрации города, по инициативе организации «Саров-ЯБЛОКО» [14].

Первая публикация, затронувшая проблему культурного наследия Сарова, принадлежит, по-видимому, Э. Володину: «Впервые маленькой группе писателей и публицистов позволили приехать в город, где создавался всесокрушающий щит Отечества...

Эта работа, безусловно, требует секретности, и умом понимаешь необходимость особого режима. А душа в недоумении: почему выбран был именно Саров, о котором и вспоминать запрещалось, почему на месте духовного подвига великого сына России создали комплекс, закрывший дорогу паломникам к одному из центров русской святости? Нет ответа, как нет возможности и сейчас, после паломничества, сказать однозначно «за» или «против» снятия режима секретности с этого славного русского городка.

С одной стороны, противоестественно лишать людей права побывать в местах духовного подвига нашего российского наставника. А с другой стороны — уж настолько мы стали «открытым обществом», что порой думаешь: может,

в мире так все гласно и плюралистично, что не нужны нам ракетно-ядерный щит и эффективная оборона?

Красен был Саров своими храмами, теплым уютом, свойственным любому провинциальному городку, лесами, обступавшими город, речками Саровкой

и Сатисом. Обмелели реки, поредел лес, привычно угрюмо стоят панельные дома.

А о храмах что говорить... В одном — хозяйственный магазин, в другом — театр, в третьем — учреждение. На месте храма, где покоился преподобный Серафим, сейчас сквер с традиционным скульптурным ансамблем. Все как везде. Наборолся, натрудился «воинствующий атеизм» на нашей земле, и долго она еще будет залечивать раны, нанесенные пламенными «просветителями». Нет в Сарове сейчас памятных серафимовых мест — горько это сознавать.

Свозили хозяева и к дальней пустынке, где многие годы уединенно жил преподобный. Нет домика — на его месте занесенный снегом котлованчик. Нет и камня, на котором 1000 ночей простоял с молитвой преподобный Серафим. Но помнит народ свои святыни. Памятный знак поставили добрые люди —

на месте, где был камень, лежат цветы.

Не для красного словца сказал я о добрых людях. Спустились мы тут в овражек к колодцу Серафима Саровского. Тихо было в лесу, ни ветерка. Только резвилась в соснах синичка да два красавца дятла стучали по деревьям. Подняли мы руки с хлебными крошками, и бесстрашные пичуги сразу сели на ладони отведать угощение. Значит, бывают здесь люди истинно добрые. А еще побывали мы на Сатисе у ключей Серафима Саровского. Стоит здесь деревянный крест, освященный прошлым летом новгородским батюшкой. Деревянная лесенка спускалась прямо к ключику, а ключик кипит, бурлит, поднимает из недр земных чистейшую целительную воду.

Помнят в закрытом городе преподобного Серафима Саровского, чудотворца. Не случайно ведь самые отчаянные «технари» создали в городе философский и исторические клубы, тесно сотрудничают с возрождающимся монастырем в Дивееве, открыли воскресную школу. Нет, совсем не зачумленные математикой, физикой и техникой спецы встречали нас. Большого, государственного ума люди работают в Сарове. Два с половиной часа беседовали мы с ведущими учеными Института экспериментальной физики, и мне, десять лет проработавшему в АН СССР, редко когда доводилось слышать столь емкие мысли о судьбе державы, путях развития науки, ответственности каждого за сохранение исторических традиций собственного народа.

Тем горше осознавать, что десятилетиями создававшийся коллектив может вот-вот развалиться. И не от склок, не от борьбы политических партий. Всего-навсего от безразличия руководства страны к проблемам института и прекраснодушного мечтания этого же руководства о безъядерном мире. Уж если такой институт занят поисками договоров для финансирования своей деятельности, если в отличие от США государственное финансирование может стать проблематичным, то пусть мне кто угодно вещает о «разумной достаточности обороны», но я убежден, что таким вот головотяпством страна превращается во второразрядную ядерно-космическую державу, которой уже через пять лет можно будет диктовать любые условия. Еще раз хочу подчеркнуть, наши собеседники в Сарове демонстрировали государственное мышление на том высоком уровне, который вряд ли достижим нынешними политическими обновленцами, готовыми разоружиться до последнего патрона и распоясаться до открытия всех границ" [15].

Публично проблему необходимости «вхождения Арзамас-16 в русскую культуру, в национальную историю» остро сформулировал в 1993 году В. Столяров: «При сохранении жесткой изоляции от страны и отсутствии финансирования совершенно логично появление прямых связей с Соединенными Штатами. Либо в форме продажи секретов, либо в форме утечки мозгов. На месте Соединенных Штатов я бы делал все, чтобы поддерживать и усиливать режим секретности

и культурной изоляции Российского ядерного центра от России. А поскольку трансляции здешних наработок в общероссийскую культуру не происходит, этот центр можно в любое время выдрать, как зуб, и пересадить в другое место. И непонятно, есть ли ядерная наука у России, есть ли у нее ядерные технологии.

Либо Арзамас-16 входит в русскую культуру, либо останется в ней чужеродным телом, больным зубом. Очень важен прорыв блокады, включение Ядерного центра в русскую национальную историю. Этот вопрос совершенно не разработан. Если Ядерный центр — чужеродное явление для этой земли, то его ничем не спасешь.

Хозяйственное движение навстречу России уже началось. Жителями Сарова осознается необходимость укоренения в окружающем регионе. Но не до конца осознана необходимость культурной работы на страну, взаимообогащения специфической саровской культуры и культуры России...

Чрезвычайно важно философское осмысление связи ядерного оружия

с нравственностью, с Россией и с Православием...» [16].

Важность сформулированных внешним экспертом в 1993 году проблем понималась и некоторыми сотрудниками ВНИИЭФ. Иллюстрацией этого может быть, например, выступление Б. Певницкого на открытии семинара, посвященного Году русской культуры, в январе 1991 года: «В истории каждого народа бывают критические моменты, когда само его существование ставится под угрозу из-за чрезвычайных внешних обстоятельств, будь то вражеское нашествие, эпидемия, землетрясение или иные стихийные бедствия. Борьба с внешними катаклизмами тяжела, часто сопровождается огромными жертвами, но единство народа, общность людей и устремлений обычно приносят успех и избавление от напастей.

Опасность тяжелых последствий внутреннего кризиса не сразу становится заметной. У большинства населения при этом возникают иллюзии, что кризис рассосется сам собой; появляется соблазн разбиться на группы, каждая из которых якобы лучше других видит пути выхода из тупика. При этом самые радикальные программы переустройства общества сулят на первый взгляд наиболее заманчивые перспективы. Крайние точки зрения кажутся эффективными, яркими, доступными для массового понимания и восприятия.

Гораздо труднее, как писал А. И. Солженицын, „прочерчивать среднюю линию общественного развития: не помогает, как на краях, горло, кулак, бомба, решетка. Средняя линия требует самого большого самообладания, самого твердого мужества, самого расчетливого терпения, самого точного знания“.

И именно такой внутренний кризис и предстоит преодолеть теперь всем нам сообща...

В поисках путей выхода из болезненного и опасного внутреннего кризиса нам никак не обойтись без особого внимания к вопросам русской культуры и истории, связи поколений. Ибо все мы должны помнить завещание одного из Великих князей Земли Русской Симеона Гордого: „А пишу вам се слово того для, чтобы не перестала память родителей наших и наша свеча бы не погасла!“» [17].

Постановка проблемы, как свидетельствуют выше представленные цитаты, была публично высказана, но конкретные формы взаимодействия необходимо было найти, а механизмы создать, предстояло и выявить способных к нему людей.

Предстояло выработать язык общения, цели и границы плодотворного сотрудничества.