Заметки духовного руководителя лагеря Витязей протоиерея Михаила Резина.

 Зеленый рассвет

Закончился последний костер. Мальчишки с печалью вонзали лопаты в кучу песка, засыпали алый угольный жар. Высокая звезда подмигивала всем неспящим. Свежая зелень рассвета неотвратимо поднималась с востока и сдвигала на запад три недели лагеря, три недели волшебных ребячьих снов.

Закончился лагерь «витязей» в маленькой деревне Обход, которой нет на глобусе, нет и в автомобильных атласах. Но мы-то знаем, что не от величины поселения и многолюдства городского зависит полнота жизни и судьба мира, а от молитвенных светящихся столбов, которые возносятся к небу и служат опорой всей этой необъятной бирюзе. Молились шепотом, пели молитвы в голос почти сотня мальчишек и девочек не по разу за день, а еще утром и вечером, и ночью в подушку.

И вот отгорел, отстрелял искрами в небо последний костер. Озарил золотом и тайной глаза и лица. Замерли гитарные струны, упали под скамейки листки со словами песен. Почти все разошлись спать, и только две фигурки еще оставались у костра на фоне дымящихся струй. Отходя, я слышал, как девочка негромко говорила: «Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд и руки особенно тонки, колени обняв. Послушай: далеко, далеко на озере Чад изысканный бродит жираф…»

На сердце стало грустно и хорошо. Как повезло тому, кому шептались эти стихи! Удивителен мир – этот Божий дар, поражающий гениальностью Художника, этот ковер, сотканный из переливов и сплетений красок, звуков, запахов, судеб, чувств и любовей! Наверное, только из инобытия мы сможем увидеть весь его пространственно-временной рисунок, понять высокий замысел. Стихи Николая Гумилева, поэта, путешественника и офицера русской армии, убитого нечеловеческой властью в 1921 году, тонко и неожиданно прозвучавшие у костра, переплетаются с историей организации НОВ, официальная дата создания которой относится к 1929 году. Именно тогда в среде измученной неведомым, неустроенной, потерянной русской эмиграции возникает живая потребность в создании молодежной организации, которая смогла бы сохранить русскую культуру, язык, веру и вернуть все это на Родину, которая рано или поздно сбросит ярмо мертвящего безбожия и материалистического варварства.

Уже на первой линейке, когда в шеренгах стояли еще не отошедшие от угара внешнего мира витязи и вожатые, прозвучали слова и команды из другого мира, из другой стародавней реальности: «дежурные по флагам – к мачте!.. на довольствии стоит… господа руководители…» Как это непривычно для уха! Военное, историческое, отступившее в глубину! В этих словах отсветы бивачных костров, смутный строй запыленных в дороге солдат, эхо полковых труб и лязг железного снаряжения…

Как бы в подтверждение всего этого нового музыкально-бытийного настроя раздается команда: «всем, всем сдать начальнику лагеря все имеющиеся на руках электронные средства связи, планшеты, гаджеты…»

Итак, мы начинаем трехнедельный поход к своей душе, к земной и небесной Родине, к Богу…

 Огонь в сосуде

Примерно за неделю до открытия лагеря, когда рабочие еще только вели монтаж водопроводных, канализационных, электрических систем, к калитке подъехала машина. Вышли мужчина и пожилая женщина. Они представились, как отец и бабушка девочки, которая собирается в лагерь. Но перед сменой им бы хотелось все посмотреть и оценить. И для этой инспекции они, якобы, имеют благословение отца Михаила. Рабочие не были против. Оценка состоялась. Бабушка и отец отказались отправлять девочку в лагерь по причине бедности и примитивности того, что они увидели.

Да и что может привлечь искушенного «турциями» и «египтами» современного российского человека в этом огороженном забором кусочке пространства с двумя большими сельскими домами, железным ангаром, наспех переоборудованном в концертную площадку?

Мне вспомнилась Удмуртия времен начала перестройки, город Ижевск, в котором я жил с семьей. В городской газете попалась запомнившаяся мне заметка. В магазин одного районного центра привезли апельсины. Вещь неслыханная! Апельсины в те времена продавались только в городах обычно перед Новым годом, большими революционными праздниками или большими выборами. На селе о них знали разве что по телепередачам. Колхозница, купившая апельсины и угостившая ими детей, жаловалась потом корреспонденту, что эти заморские овощи-фрукты совершенно для еды не годятся. И лишь в конце беседы он выяснил, что ели дети апельсины нечищеными, как яблоки.

Можно ли о таком экстраординарном явлении, как лагерь «витязей», судить по бедной неказистой обложке?

Помните Николая Заболоцкого, его «Некрасивую девочку?»

«…и что есть красота, и почему ее обожествляют люди? Сосуд она, в котором пустота? Или огонь, мерцающий в сосуде?»

 Под сенью струй

Деревня Обход. Ночь. Ветер и дождь. В палатках у мальчиков прохладно. Кутаются в спальники, натягивают одеяла. Девочки в доме топят печку. Старшие дежурят и ждут, когда пригорят дрова. И посылают SMS адъютанту в соседний дом: «дрова прогорели, спокойной ночи!»

Знаменую крестом дома, палатки.

«Помоги, Господи, сохрани, покрой и обереги от всяческих бед детишек и взрослых в нашем небогатом лагере живущих! Согрей и заслони от ветра, от дождя, от огня и дыма, убереги от болезни и простуды!»

А ветер воет и носится по ночной улице, как сумасшедший слон, задевая раздувшимися боками дома, крыши, деревья…

Во время Божественной Литургии в день памяти убиения Царской семьи шел мелкий дождь со слабым болезненным ветерком. Служба совершалась под квадратным крышей небольшой палатки без стен. Чтобы не свернуло ветром антиминс, прижимаю его к престолу крестом и все поглядываю: не сдуло бы частички с дискоса. Пытался несколько раз зажечь свечи, но их гасило. После возгласа: «И сподоби нас, Владыко, со дерзновением, неосужденно смети призывати Тебе, Небесного Бога Отца, и глаголати», - дети запели «Отче наш…»…

И дождь прекратился.

День молитвы и печали. Чудовищное предательство и преступление, которое еще не осознано до конца. Не вынесен приговор суда, не названы зачинщики и исполнители. Убит не просто гражданин Николай Романов со своей семьей, а помазанник Божий. В ту ночь сломалась ось мировой истории. Известная в Ардатове учитель историк на пенсии, коммунист Азина Нина Павловна говорит: «Их убил революционный народ!» Желая обелить руководителей партии и правительства, она, по существу, правильно называет убийцу: народ! Народ, который заболел нигилизмом, который не встал на защиту Царя, который предал Отечество и Церковь. Не было, кажется, ни одной попытки остановить палачей, спасти царя. Общество было пьяно от мысли, что, освободившись от императора, заживет счастливо и по-новому. Вожделенная свобода обернулась концлагерем для всей страны. Вишневый чеховский сад превратился в тяжкий, затянувшийся на десятилетия лесоповал…

Обо всем этом говорил притихшим ребятам. Еще добавил, что путь к святости часто лежит через страдания, и на этом пути помогает Господь. Рассказал, как во время Чеченской войны наш спецназ освободил площадь «Минутка» в Грозном. Сразу же увидели распятого, привязанного колючей проволокой высоко над землей к столбу, истекающего кровью нашего бойца. Подогнали БТР, стали снимать, а он запекшимися от крови губами шепчет: «Не снимайте, ребята, мне так хорошо!»

К вечеру вновь пошел дождь. Ребята собрались в ангаре. Рассказывали стихи и пели. Сережа Мальков под гитару пел «Если б ты меня перекрестила…» Последние слова были как раз о том, что было сказано на проповеди днем: «И свинцом меня коснулась Божья благодать…»

 Разрушенный ФОК и кот Борис

После ужина желающие остались на исповедь. Дежурные гремели посудой, мыли ее у походной кухни. Вокруг них прыгали и трещали сороки. Раскладывал евангелие, крест на престоле, смотрел на сорок. Странные черные птицы с выбеленными кончиками крыльев. То ли света не хватило на них, то ли тьмы. Так и мы: где-то коснулась нас белизна мира и закрепилась в наших глазах, поступках, словах. Где-то мы вляпались в сажу, да так и не отмоемся. И ходим, и живем черно-белые, как сороки, не определимся, чего нам больше не хватает…

Подошел мальчик из Ульяновска Даниил. Знаю о нем, что родители разводятся и тем привносят в жизнь ребенка неисследимые сложности и трудности. Лицо у Даниила распухло, под глазом лиловое пятно. Мне сказали, что во время поездки в ФОК, они с мальчишками бегали, играли в догонялки, и он на скорости врезался лицом в мощную колонну-двутавр. Обошлось без сотрясения. Надо бы пожурить, но мне и жалко его, и смешно:

- А ты знаешь, Даниил, что столб, в который ты врезался, рухнул, крыша ФОКа упала? Что будем делать?

Он недоуменно посмотрел на меня, пухлый рот приоткрылся.

- Я ведь не специально!

Он подумал секунду.

- Можно, я ненадолго отойду?

Подошел к старшему палатки Ивану Малькову и, слышу, говорит:

- А грех мне, что я ФОК разрушил? Или ничего?

- Подойди к батюшке и спроси.

Подходит. С опаской смотрит мне в лицо.

- Мне грех, что я ФОК разрушил?

- К счастью – не разрушил. Я пошутил. Но больше так не бегай. Дело может бедой обернуться. Понимаешь?

Спустя час после исповеди ко мне подходили многие и спрашивали, правда ли, что Даниил ФОК разрушил? Когда прозвучали вечерние молитвы, ко мне подошла девочка из младшего отряда и спросила:

– Я вас давно хотела спросить, а могут животные причащаться?

– Нет, конечно! Причастие только для людей. И то не для всех, а лишь верующих в Иисуса Христа.

– А вот моя бабушка, она живет в Карелии, хотела причастить своего кота. Его зовут Борис. Она считает, что он почти как человек. Она пошла в церковь и сказала: путь только не причастят Бориса! Он что хуже, чем моя соседка, которая губы красит?

– И что батюшка?

– Батюшка тоже, как и вы, сначала стал ей говорить, что животных не причащают, а потом видит, что бесполезно, говорит ей: а ведь Борис у вас не исповедался! Бабушка задумалась и согласилась…

 Компрачикосы

Задолго до начала лагеря мест в лагере уже не было. Звонили, приезжали и записывались с февраля, марта. Самые лучшие знакомые, авторитетные люди, которым не откажешь, просили о своих детях, племянниках, внуках. К слову, только детей священников в смене было тридцать два. Позвонила из Дивеевского скита матушка, скажем, Людмила. У них совсем немного послушниц, одна или две преклонного возраста монахини. При ските есть воскресная школа для местных ребятишек. Их совсем немного, человек десять. В общеобразовательную школу они ездят в соседнее село. Сначала она просила, чтобы мы всех взяли в наш лагерь, потому что, сказала матушка, «им будет полезно». Потом стала просить взять хотя бы девочек.

– А будет ли полезно нам? – спросил я ее. И стал выяснять, что это за дети. Почти все из пьющих многодетных неблагополучных семей. Ведут себя вольно и с сумасшедшинкой. Половина из этих детей имеют группу инвалидности по психике, которую за взятку оформили их родители. Получают на них хорошую пенсию, бездельничают, пьют и совершенно не думают о последствиях, о страшной будущности, на которую обрекают детей. Дети же, усвоив предложенный им дома родителями стиль поведения, ведут себя и на улице, и в школе соответственно диагнозу. Дерутся, матерятся, курят, пьют, об уроках и слышать не хотят. Могут помочиться прямо в классе. Приезжают после уроков на автобусе и прямиком в скит. Кидают рюкзаки под стол и просят их накормить. Если сестры не успевают или не могут, на них обрушивается град насмешек: «какие же вы христиане, если детей голодных не кормите?!»

– Послушайте, матушка Людмила! – восклицаю я. – Давайте в школу обратимся. Надо что-то с этой бедой делать. Ведь родители сознательно калечат детей, превращают их в развращенных хамов и негодяев-бездельников, которые всю жизнь будут сидеть на шее государства и причинять окружающим одни неприятности… Я поеду в школу, буду говорить с учителями, директором…

– Это ни к чему ни приведет, – вздыхает матушка. – Учителя сами заинтересованы, чтобы у них были дети-инвалиды. Это позволяет в малокомплектных школах иметь коррекционные классы, дополнительную нагрузку по часам. Учителя все знают и молча покрывают… Прошу вас, возьмите в лагерь хотя бы девочек. Им по 12 лет. Надо им помочь не пропасть окончательно. Уже сейчас они гуляют по ночам с мальчиками. Надевают туфли на шпильках, красятся и идут гулять. Правда, одежда мятая, нестиранная, шеи грязные, зато при духах и маникюре… Пройдет год, и мы их окончательно потеряем!

Забегая вперед, скажу, что девочек мы не взяли. Задача лагеря не перевоспитывать, а умножать потенциал, который уже у детей есть. У нас был печальный опыт попытки помочь девиантным подросткам. Мы и им не помогли, и детям, которые были в ту смену в лагере, навредили, тратя все силы и время на «трудных».

Закончив разговор с матушкой, я не мог отделаться от мысли, что все это где-то встречал или слышал об этом. Вспомнил. Виктор Гюго. «Человек, который смеется». Средневековая Европа. XVII век. Компрачикосы – изготовители и продавцы искалеченных детей, карликов и уродцев. Кривые колесом ноги, вдавленные чуть ли ни к затылку лица, горбы самых причудливых форм… Продавали на потеху богатым, продавали сборщиков милостыни, которые сбивали из детей-уродцев целые артели…

– Господи милостивый! – сказал я и перекрестился, – а на дворе XXI век… Думал ли император Николай в далеком Тобольске, что через 97 лет после его смерти на Россию надвинется Новое Средневековье? Он, конечно, не думал, но думали те, кто узурпировал власть и осуществил невиданную селекцию народа…

 Кому нужно твое сердце?

Уже ночь. Пасмурно и прохладно. Видно, как над нами низко ползет по небу огромная, переполненная дождем, черепаха. У длинного синего навеса столовой перед часовней с престолом и жертвенником собрались те, кто будет исповедаться, а завтра причащаться. Маша приготовила фонарик и молитвослов, чтобы читать Последование ко Святому Причащению.

- Как нужно молиться, чтобы тебя услышал Господь? - спрашивает кто-то из ребят. - Какие молитвы выучить наизусть, а какие просто читать по книжке?..

У детей, не меньше чем у взрослых, а порой и больше поводов о чем-то попросить Бога, о чем пожаловаться и за что поблагодарить.

Я рассказал притчу.

Однажды благочестивый человек шел после церковной службы проселком и увидел на обочине нищего, который, отложив палку и грязную котомку, стоял на коленях и со слезами молился. Человеку стало любопытно, о чем может молиться этот оборванец. Он подошел ближе. “Господи, - говорил нищий, - я буду делать для Тебя все: соскабливать с Твоих ног грязь, искать в Твоих волосах вшей, отгонять палкой деревенских собак, только дай мне понять, что Ты есть, что Ты слышишь меня, что не напрасно я несу этот крест нищеты и одиночества…” “Так нельзя молиться! – возмутился человек, - Какая грязь!.. Какие вши!.. Есть много молитв, при помощи которых обращаются к Богу. Ты просто оскорбляешь Его своими нечестивыми словами!” И тут появился ангел. “Не мешай ему! Пусть он молится, как умеет. Господу нужно сердце”.

И дети отдают сердце Богу в своей безоглядной радости, в своих играх, эстафетах, кострах, песнях, мечтах, тайных или общих молитвах, привязанностях и дружбах, потому что детское сердце, в отличие от взрослого, может свободно и искренне наслаждаться тем, что имеет сейчас, не оглядываясь в прошлое, не пытая будущего и довольствуясь мигом.

- Помолитесь о моем папе! – попросил Даниил, отсвечивая лиловой щекой. – Пусть у него в жизни будет все хорошо, пусть он всегда будет со мной, раз мама нас оставила…

И темное небо от этих слов покрылось рябью высоких перистых облаков, сменивших черепаху, а обнажившиеся звезды стали падать прямо на ресницы Даниила, отчего они заискрились и влажно заблестели.

- А еще, дорогие мои, - сказал я ребятам, - мы все привыкли, что главное происходит где-то вне нас. Исторические события, известные люди, страны и дипломаты, международные трибуналы и парламенты… А на самом деле самое главное и важное – это война внутри себя, внутри своего сердца. Я сам не понимал этого, пока в далеком и по времени, и по километрам городе Свердловске, ныне Екатеринбурге, не произошел со мной один поучительный случай. Я был студентом исторического факультета Уральского университета. На дворе стоял май, семестр заканчивался, я опаздывал на лекцию. Выскочил из трамвая рядом с драматическим театром, что напротив университета, и побежал к парадному входу. Но в скверике у театра мне дорогу перегородила цыганка с младенцем на руках.

- Молодой человек, дай три копейки ребенку на лимонад. Жара, он пить хочет.

Тогда за три копейки можно было получить из «автомата», как бы сейчас сказали – терминала, стакан газированной воды с сиропом.

Какие проблемы? Дал три копейки. Но цыганка меня не отпускала.

- Я вижу, ты очень добрый и хороший парень! Давай, я тебе погадаю на будущее…

- Спасибо, я на лекцию опаздываю!

- Тогда дай еще три копейки.

Кончилось тем, что я отдал ей рубль – все мое дневное пропитание, и почти грубо отодвинул ее.

- Постой, - крикнула она, - за твою доброту я покажу тебе человека, которого ты должен больше всего бояться.

Я замер. Кто не хочет увидеть такого человека? И вот цыганка, ловко перебросив ребенка с руки на руку, из глубины своих необъятных цветных рукавов извлекла круглое зеркальце и сунула мне под нос.

- Смотри!

 Отчий дом

Каждое утро начиналось стрельбой.

Часов в пять, а то и раньше, с самым рассветом над лагерем и в лагере закипала война за еду. Вороны, галки, сороки, кошки, ежики стекались со всей округи у столовой и начинали выискивать и отбивать для себя остатки пищи, которые упали под стол, просыпались у полевой кухни. Сороки ругались с воронами, кошки кричали на лисиц, и только ежики молча собирали крошки под столами. Гомон стоял такой, что старшие просыпались.

Иван Мальков, младший инструктор и начальник над старшими мальчиками, первым открывал глаза от топота птичьих ног по брезенту палатки, от резких скандальных голосов, младенческих криков кошек. Он доставал из-под подушки пневматический пистолет и, не вставая, из-под полога палатки стрелял вверх. На время мародерство в лагере прекращалось. Наступала тишина. Но ненадолго. Голодная крылато-хвостато-когитстая рать вновь осаждала лагерь. Снова выстрел… И так до подъема, до свистка дежурного…

Тихо, тепло и в меру солнечно.

Последняя Литургия в лагере. Самое возвышенное и важное дело во вселенной совершается в 15 метрах от палаток, от кроватей. Встал, и ты уже у престола, на котором совершается Бескровная Жертва…

Где еще возможно такое!? Христос Бог стоит у твоей кровати, мальчик. Ты слышишь Его дыхание? Ты видишь Его в небе над собой?

Под этим текучим, живым и вечным небом открывается многое.

Открывается понимание вещей надмирных, затаенных, с родительской нежностью вложенных в сердце.

Тьму не победить силой. С ней расправишься, только усиливая, увеличивая свет.

Зло не победить злом. Только расширяя пространство добра.

Ложь побеждается правдой.

Нечестие – добродетелью.

Ненависть – любовью.

Смерть преодолевается Христом, Который есть воплощенный свет, добро, правда, добродетель, любовь.

Без Христа все перечисленные светлые добродетели и столь любезные гуманизму понятия превращаются в благоглупости.

Сатана и прельщает тем, что возводит, по сути, правильные понятия в абсолют.

Но абсолютен один Бог. Без Него все превращается в фикцию, обман…

Этим обманом, змеиной ложью питалась революция и питала своих детей, чтобы пожрать их. Потому что сколь бы ревностно ни служили сатане его адепты, они будут уничтожены. Единственной их целью и наградой является временная жизнь, исполненная яда, предательства и злодеяния.

Этим объясняется тотальный обман народа лозунгами революции. Этим объясняется временная физическая победа таких, как Бела Кун, Землячка, Дзержинский и проч. Эти же законы и приманки действуют в современности, в раздираемом на куски, на стейки мировом социуме. И только держась изо всех сил за ризу Христа можно выстоять и победить.

Об этом я говорю мальчишкам и девчонкам после причастия, стоя с крестом в руке. Примерно об этом же говорит владыка Варнава, который вечером приехал на прощальный костер, на последнюю линейку.

На праздничном концерте гостит грусть, потаенные слезы, но концертом правят и дирижируют радость, счастье, надежда. Вальс и танго, кадриль и полька. Родители кружатся вместе с детьми, подпевают и фотографируют, снимают, снимают на память…

Галя Маркова выходит с гитарой. Ангар, превратившийся в королевский бальный зал, замирает. Стоит послушать, о чем поет Галя.

…Дом – это там, куда готов

Ты возвращаться вновь и вновь

Яростным, добрым, нежным, злым,

Еле живым, еле живым.

Дом – это там, где вас поймут,

Там, где надеются и ждут,

Там, где забудешь о плохом –

Это твой дом, это твой дом.

За облаками, в вышине,

Там дом дарован вам и мне,

Там приготовлен он Христом,

Чтоб жить с Отцом, чтоб жить с Отцом.

Но, чтоб в небесном доме жить,

Нужно в земных домах хранить

Радость, любовь, уют и свет,

Божий завет, Божий завет…

Я ухожу от бала, от песен, от костра. Он почти засыпан песком и вздыхает короткими дымными струйками. У костра две маленькие фигурки. Я едва различаю голос девочки: «Ты верить не хочешь во что-нибудь кроме дождя, И как я тебе расскажу про тропический сад, Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав. Ты плачешь? Послушай… далеко, на озере Чад Изысканный бродит жираф…»